Живые и мёртвое

А вот как Арсеньев эти идеи воплощает: «… мы решили в декабре 2011 [на митингах] попробовать перенести принципы поэтической субверсии на практику политической манифестации и раздавали всем пустые таблички с маркерами, что я считаю большим самоорганизационно-языковым изобретением чем любой индивидуально придуманный субверсивный лозунг», и это является необходимым «условием самоорганизации непредставленных социальных групп» (пунктуация поэта, курсив мой). Вот, оказывается, как должны происходить революции: не нужны идеи и партии, пропаганда и агитация, стратегия и тактика — а нужно лишь раздать пустые таблички с маркерами, и угнетенные сами все правильно сформулируют и всего добьются, и после такой языковой революции случится — и пастор Арсеньев ведет к тому, что случится мирным образом, — социальная революция. Он боится революционных изменений, понимая классовым чутьем, что они его раздавят. А языковая революция — это так здорово и безопасно: трепись до мозолей на языке, пустые таблички раздавай и жди, пока слова начнут гражданский конфликт, убеждай себя и окружающих, что гражданский конфликт и будет только на словах.

Конечно, если считать революцией языка безграмотную, бессвязную и псевдонаучную манеру письма, то Арсеньев и иже с ним в этом уже преуспели.

Таковы воззрения «Что делать?» на революцию, и они не имеют ничего общего с убеждениями Брехта и любого другого марксиста. Из всего богатейшего левого наследия 60-х годов «Что делать?» выбрали самое невнятное — Дебора. Сотни имен настоящих «режиссеров революции», о которых пишет в своей книге Трофименков, им неизвестны или слишком их пугают. Что ж, по Сеньке и шапка. Такие антиреволюционные взгляды тесно связаны с творческой импотенцией «коллектива». Более того, это общие взгляды левеньких, ведь никто не критикует Арсеньева. В том же материале, откуда взяты цитаты Арсеньева, другие псевдолевые поэты, может, немного и не согласны с ним, но не формулируют это четко и сами городят ересь. Цитировать их не буду, интересующийся читатель может сам ознакомиться. Отмечу лишь характерную черту: шесть поэтов должны были говорить о том, что такое левая поэзия, а говорили почти сугубо друг о друге: Арсеньев и Выговский дали свои варианты классификации своих коллег, Медведев похвалил Арсеньева, Сунгатов — Медведева (а именно его «креативный» уход из поэзии, что просто уморительно) и т.д. Конечно, какая еще левая поэзия может быть, кроме них самих? Мир только вчера возник. Как восславленные Магуном гуляки «основали» новый город, так и эти «поэты» «основали» левую поэзию.

Исключенные и вовлеченные

Наконец, обратимся к еще одному творению «Что делать?» — фильму-перформансу «Исключенные. В момент опасности» (снят в августе 2014)[16]. В нем коллектив решил выразить свое отношение к политической обстановке в России в связи с гражданской войной на Украине.

Виленский, например, так оценил украинский государственный переворот: «Если ты человек, чувствительный к нацизму, — ты сразу видишь, сколько нацистских визуальных символов там присутствует. … При этом я не говорю, что на Украине все нацисты — в этой логике можно сказать то же самое о России. … Куда я пойду [в Киеве]? К кому? Слушать вот эту либеральную ерунду про Европу? Это политика? Для меня самый большой шок Майдана еще был в том, что все идеалы, в которые мы верили и которые нами опознавались как ценностно левые, — самоорганизация, солидарность, мужество, взаимопомощь, — оказывается, вообще не имеют политической окраски. Они могут быть нацистскими, либеральными, религиозными — какими угодно. То есть для нас Майдан оказался со стороны таким окончательным коллапсом левой политики даже на микроуровне. И сейчас все еще сложно это осмыслить»[17]. Сказанное Виленским означает, что он расписывается в своей полной политической неграмотности. Если он с наивностью анархо-панка до сих пор считал, что «самоорганизация, солидарность, мужество, взаимопомощь» могут быть только у левых, то не удивляло ли его, что общество все еще существует, хотя социалистической революции нет? Выдавать свои фантазии за действительность — это далеко не реализм, не так ли?

Все вышесказанное о псевдохудожественных приемах Виленского и проч. относится и к «Исключенным». Только песен здесь нет. В основном персонажи мычат, пыхтят, скачут и дергаются. Видимо, этим авторы хотели показать, как трудно обрести свой голос и найти общий язык. С этими проблемами герои так и не смогли справиться. Все действо очень похоже на арсеньевский спектакль-дискуссию.