Жизнь Аполлония Тианского

18. Оставшись, наконец, наедине с Аполлонием, Элиан обратился к нему с такими словами: «Был я, Аполлоний, совсем молод в ту пору, когда отец государя нашего, явившись в Египет, приносил жертвы и совещался с тобою о своей судьбе. Я был тогда войсковым трибуном[312], но в бою уже проверен, и потому император взял меня с собою, а ты встретил меня весьма приветливо, и пока государь решал городские дела, отвел меня в сторону и, назвавши мое отечество, имя и род, предрек мне нынешнюю мою должность, почитаемую среди людей наивеличайшей[313] и важнейшей всех прочих, вместе взятых. Да только мне от нее одни хлопоты и несчастья, ибо оказался я стражем жестокого тирана, а присяги нарушить не могу — боюсь гнева божьего! Однако же к тебе я расположен, что и так ясно из рассказа моего о начале нашего знакомства, — все это я помню и почтение мое к тебе неизменно...[314] Когда я сказал, что хочу без свидетелей допросить тебя о деле, в коем уличает тебя обвинитель, это была лишь невинная уловка, чтобы нам с тобой побеседовать с глазу на глаз, — итак, взбодрись моим доброжелательством и узнай о намерениях государя. Какой будет тебе от него приговор, мне неведомо, да только по нраву своему он из тех, которые осудить-то хотят, но без достоверных улик казнить стыдятся, а он притом собирается через тебя погубить сенаторов, — желая запретного, он при этом ищет достигнуть желаемого законным путем. Что до меня, то мне надобно выказывать тебе притворный гнев, ибо ежели заподозрит меня государь в небрежении должностью, то уж и не знаю, который из нас с тобою погибнет первый!»

19. Аполлоний отвечал так: «Разговор у нас честный: ты высказал все, что у тебя на сердце, речь твоя праведна и о делах своих ты рассуждаешь точно, как мои единомышленники, и притом — свидетель Зевс! — ты столь благорасположен ко мне, что и опасность делить со мною готов, — а коли так, то и я открою тебе свои замыслы. Поистине, я мог бежать от вас в любую отдаленную область, куда власть ваша не простирается, и мог я отправиться к мудрецам помудрее меня самого, и мог по должному чину служить богам, удалясь в страну, обитатели коей любезнее богам, чем здешний народ, и где нет никаких дознаний и доносов, ибо нет там ни обидчиков, ни обиженных, а потому и в судилищах нет надобности. Однако я побоялся, что ежели не явлюсь я в суд, то буду повинен в вероломстве, ибо тогда погибнут мужи, коим из-за меня же и грозит опасность. Вот я и пришел оправдаться — а теперь скажи, в чем надобно оправдываться!»

20. «Донос составлен из многих и различных статей, — отвечал Элиан, — так что винят тебя и за твой наряд, и за прочие твои житейские правила, и за оказываемое тебе поклонение, и за то, что в Ефесе ты когда-то предсказал мор, да еще за словесное оскорбление величества, каковое совершал ты как тайно, так и явно, а порою якобы и по божественному наущению. Но более всего государь доверяет извету, коему я в особенности не доверяю, ибо я-то знаю, что ты брезгуешь даже жертвенною кровью, а извет этот такой: ты якобы навестил Нерву в его усадьбе и там якобы помогал ему наводить порчу на государя — заклал какого-то аркадского мальчишку и этим-де жертвоприношением еще пуще раззадорил Нерву, а дело-де было темной безлунной ночью — вот каков извет! Рядом со столь важным обвинением нет нам нужды разбираться в прочих доносах, хватит и этого, а уж сюда можно заодно притянуть и все прочее — наряд, привычки и пророчества, каковые, стало быть, и довели тебя до государственной измены, поощрив вышеуказанное жертвоприношение. Итак, тебе надобно защищаться от всех перечисленных обвинений — только говори с государем поучтивее!» — «Я уже засвидетельствовал свою учтивость, явившись в суд, — возразил Аполлоний, — а ежели при всем при том у меня и достанет отваги перечить тирану, зато тебе-то я послушен, ибо человек ты хороший, да и меня любишь. Право, ничего нет страшного в том, чтобы внушить отвращение врагу, — враги ненавидят нас не за явные и подсудные преступления, но за свои собственные и тайные обиды. Куда тягостнее дать другу повод для дурного о нас впечатления — уже лучше любая вражья напасть, ибо от бремени содеянной подлости подлецу бежать никак невозможно!»

а также о нечестивом зложелателе, и как не сумел он смутить бесстрашия Аполлониева (21)

21. Элиан с этой речью согласился и, пожелав Аполлонию бодрости духа, сам остался в уверенности, что тот неуязвим и что хоть лик Горгоны ему покажи — все ему нипочем. Затем, призвавши к себе чиновников, коим поручено было дело, он сказал: «Приказываю человека этого задержать и доложить государю о его прибытии и обо всех его разговорах», — при этом он прикинулся, будто весьма разгневан, а затем воротился во дворец и приступил к обычным своим обязанностям.