Жизнь Артемия Араратского

Араратский особенно подробно говорит о положении женщины, которая по старинному армянскому обычаю в течение долгого времени после замужества "не может говорить в доме ни с кем, кроме своего мужа и девушек. Она объясняется одними только знаками и тотчас отворачивается, когда на нее мужчина или женщина смотрит, садится за стол с одним только мужем и не бывает за общим". Араратский пишет об этом не без горького чувства и пытается идти наперекор общепринятым нормам. Он, поговорив с матерью, с ее согласия предлагает своему старшему брату позволить своей жене изъясняться дома свободно "языком, а не руками и ногами". Он даже "изъявляет усердие учить ее грамоте", что для того времени было фактом необычным, противоречащим традиционному представлению о назначении женщины в семье и общественном быту. В конце XVIII в. о женских школах в Армении не имели никакого понятия, и Араратский очевидно не без влияния идей русского просвещения (хотя он и рассказывает о событиях времен своей юности) так горячо защищал право армянской женщины на образование.

Араратский любит "пофилософствовать" о суете жизни, о бренности существования. Эти рассуждения порою являются лишь риторическими украшениями, обусловленными идейной схемой книги, как, например: "Век наш пройдет, подобно тени и как мимо текущая вода, а с нею и все печали наши. Настоящая жизнь наша есть странствование и путь, на котором сеющие слезами пожнут радость в будущей вечной жизни". Или в другом случае, при обозрении могил, где были найдены человеческие кости необыкновенной величины: "При рассмотрении сих бренных остатков крепости и силы веков прошедших, — размышляет Араратский, — я несколько минут стоял неподвижен, погрузившись мыслию в глубину лет минувших и будучи исполнен горестными чувствованиями. В продолжение остальной дороги я был занят рассуждениями о тленности всего сущего поднебесной, о суете и ничтожности гордыни и величия человеческого". Нельзя сказать, что эти мысли отличаются свежестью, но во всяком случае они достаточно характеризуют автора и его мировоззрение.

Араратский не прочь иногда позлословить по адресу женщин, отдавая дань традиционному восточному взгляду на прекрасный пол. "Я уже и читал, и слыхал, и видал, что где живут сто человек мужчин, там можно найти мир, но где сойдутся две женщины, то там напрасно искать доброго согласия".

Араратскому редко удаются психологические портретные зарисовки. Обычно он ограничивается общими стереотипными фразами. Иногда даются дополнительные пояснения с целью индивидуализации облика действующего лица: "Сагак имел нрав твердый, справедливый и несколько горячий, когда надлежало говорить правду; сострадателен, смертельно ненавидел притеснения". Даже подобные краткие характеристики в книге Араратского составляют исключения. Не было бы большой беды, если б в повествовании дополнялась или раскрывалась характеристика. Происходит же иногда нечто противоположное. О Сафар-беке говорится сначала как о человеке "добром", "чувствительном", "весьма милостивом". Проходит немного времени и автор заставляет этого "доброго, чувствительного и милостивого" человека совершать невероятные жестокости. Он отнимает у старушки матери единственную дочь, подвергает пыткам и истязаниям ни в чем неповинных людей.