Жизнь и слово

В бумажных грудах Даль отыскивает жемчужные зерна. По его просьбе губернские чиновники присылают вместе с отчетами и докладами местные слова, образцы говора, пословицы, сказки. С нетерпеливым звяканьем мчатся по всем дорогам почтовые тройки, и неведомо торопыге почтальону, что в полупудовом пакете, который спешит он доставить в столицу, в пакете, обвязанном шнурами и обляпанном бурыми казенными печатями, самое цепное — упрятанный в ворохе служебных донесений листок с вологодскими, воронежскими пли тамбовскими словами.

— А известно ли вам, господа, что крапиву в Псковской губернии именуют стрекавой?..

Даль выходит в комнату к переписчикам. В руке несколько тетрадных страничек, дочерна покрытых текстом.

— Надобно переписать сотни три слов, песни, пословицы.

Из-за столов тянутся руки. Как не угодить его превосходительству! Да и работа прелюбопытная: слова неожиданные, выразительные, живые, осязаемые — хоть потрогай, пословицы умны и занятны, сказки — начнешь писать, не оторвешься. Не то что в зубах навязшее «При сем препровождается…» или «Сим имеем честь…».

Особенная канцелярия в министерстве внутренних дел, которой управляет Даль, в его время и впрямь особенная. «Пользуясь своим положением, он рассылал циркуляры ко всем должностным лицам внутри России, поручая им собирать и доставлять ему местные черты нравов, песни, поговорки и проч.», — вспоминает осведомленный современник. «Он получал большие посылки местных слов, образчиков местного говора и т. п., — вторит другой, не менее осведомленный. — Все это списывалось в канцелярии в азбучном порядке, на лентах, ленты нанизывались на нитки, укладывались в картонки по губерниям, по говорам. Были полосы, что все писцы занимались этим исключительно, да еще перепискою сказок, пословиц, поверий и т. п., которые доставлялись Далю во множестве отовсюду». Тот же современник (сам служил у Даля — «стол о стол») свидетельствует, что всякую свободную минуту в канцелярии завязывались споры и рассуждения преимущественно о русском языке. И совсем уже поразительные, прекрасные слова: «Самый воздух в канцелярии был пресыщен русской филологией»!

Знакомые посылают к Далю то извозчика из дальней губернии, удивляющего самобытностью речи, то дворовую няньку-баутчицу, то занятного ярмарочного потешника.

Важный министерский швейцар с медалями на кафтане, шитом золотым галуном, недоуменно пожимает плечами; его превосходительство господин начальник Особенной канцелярии опять изволил два часа просидеть наедине с бесценным своим приятелем, одноглазым стариком солдатом в заношенной шинелишке. После ухода гостя Даль объявляет радостно:

— Сказочник-то мой, солдат Сафонов, нынче целую охапку сказок насказал. Надобно переписать…

БЕСЕДЫ ЗА ЧАЙНЫМ СТОЛОМ

«СКУКА, — определит Даль в Словаре, — тягостное чувство от косного, праздного, недеятельного состояния души; томление бездействия». И припишет: «Скучен день до вечера, коли делать нечего».

Скука Далю неведома. День с утра и до вечера заполнен делом. До службы работать и после службы работать — такое у Даля правило. Отложив в сторону новый устав губернских правлений или проект преобразований в устройстве полиции — счастье целый вечер разбирать слова и пословицы, писать рассказы-были о курских крестьянах, украинских помещиках, петербургских лавочниках. Повесить в шкаф вицмундир и надеть коричневый суконный халат или коричневую же просторную домашнюю кофту.

Даль завидует старому приятелю Пирогову:

— Тебе хорошо: для тебя служить — дело делать. Оперируешь больного — служба. Препараты готовишь в анатомическом театре — опять служба.

Пирогов, перебивая его, кричит резким голосом:

— Я ученые свои труды обязан представлять на просмотр дежурному генералу. И тот же генерал судит о моих операциях. А генералу этому, хоть и в чести, впору свиней пасти!..

Даль, вздохнув, переводит разговор:

— Однако Дерпт не переменил твоего говора. Тот же удивительно чистый. Московский. Пушкин советовал прислушиваться к московским просвирням, учиться у них языку и говору. Здесь, в Петербурге, так не говорят.

Пирогов смеется:

— Наш скоморах все о своих домрах.

Даль, не теряясь, отвечает в лад:

— Гусли — мысли мои, песня — думка моя…

Пирогов перебрался в столицу в том же году, что и Даль: ему предложили кафедру в Медико-хирургической академии. Видятся редко — оба заняты. Разве что Даль заедет к приятелю на ученое заседание врачебного кружка — послушает доклад, побеседует, поспорит, глядишь, и сам выступит с суждением о том либо ином предмете. Медики Даля почитают, полагают своим, Пирогов — сколько лет прошло! — все сердится, что Владимир Иванович «переседлал» из хирургов в литераторы. А иной раз и Пирогов на пути из госпиталя в анатомический театр вдруг вспомнит, что нынче четверг и, махнув рукой на вечно неотложные дела, повернет к Далю. Раз в неделю, по четвергам, у Даля собираются знакомые.