Жизнь и слово

В 1856 году к нему обратится издатель русских сказок Александр Николаевич Афанасьев: запасы Географического общества, которыми он пользовался, иссякают, а у Даля (многим известно) записано около тысячи народных сказок! Удивительный Даль: один записал больше сказок, чем все Географическое общество! Афанасьев попросит робко. В самом деле, Словарь Даля еще не будет окончен и пословицы его еще не увидят света, а тут откуда ни возьмись является молодой «удачник» (Даль его не то что в глаза не видывал — имени и отчества не знает) и на тебе — отворяй сундуки! Почему «Сказки, изданные Афанасьевым», а не «Сказки, изданные Далем»?.. Ио Даль бескорыстен, он не думает ни о славе, ни о прибыли, он радуется за сказку, радуется за всех, кому завтра она станет другом.

«Предложение ваше принимаю с большим удовольствием… — тотчас отзывается он на просьбу Афанасьева. — У меня собрано сказок несколько стоп… Издать я не соберусь их, потому что у меня слишком много другой работы (словарь). Как успею разобрать их, так и доставлю… Почестей мне не нужно ровно никаких… Итак, передаю Вам собрание мое, не связывая Вас ничем…»

В двух выпусках «Народных русских сказок» (всего их восемь), целиком составленных из присланных Далем сокровищ, Афанасьев напечатает двести двадцать восемь сказок!

Вместе с Далем поблагодарим всех, кто «сообщал» ему свои «запасы», поблагодарим — и не станем перечислять два десятка имен «доброхотных дателей». Лучше заглянем в скобки, которые стоят после каждого дошедшего до нас имени: в скобках указаны город, уезд или губерния, откуда прислано слово. Заметки в скобках (даже эти дошедшие до нас, уцелевшие крохи) ясно показывают, что слава Даля-собирателя далеко (и широко) пошла; иоистине «знают и в Казани, что люди сказали», — и не в одной Казани: труд Даля известен в губерниях Тверской и Курской, Новгородской и Саратовской, в Уфе, Иркутске, Ставрополе, Перми, Тобольске, а также в Арзамасе, Вышнем Волочке, Шенкурске, Чердыни и вовсе неведомых Василе и Лесках…

Даже самое смелое воображение не сразу постигает, что Далев Словарь — труд одного человека. Даль же с первых шагов почитает работу над словарем своим, собственным делом — оттого просит помочь, но не требует, оттого «дателей» именует «доброхотными» («подать доброхотно, по своей воле, желанию, без нуды»), оттого, получая посылки со словами и речениями (многие из которых и без того знает или наверняка узнает), не только подарку радуется, но тому прежде всего, что «полка прибыло», что еще кто-то стал в ряд единомышленников. G него никто не спрашивает, но он считает себя обязанным устно и в печати постоянно отчитываться в том, что успел сделать для Словаря. Не помощь трудом в деле, а признание этого его дела общим — вот что для Даля всего главнее. Оттого и взывает: «Один в поле не воин, и головня одна в чистом поле гаснет, а сложи костер, будет гореть. Что может сделать один?..» Один может сложить костер.

Не посылки дороги — они вместе составят несколько сотых, от силы десятую часть всех помещенных в Словаре слов: Даль в душах людских зажигает огонь — вот что всего дороже!..

«КАЖДАЯ ЕГО СТРОЧКА МЕНЯ УЧИТ И ВРАЗУМЛЯЕТ…»

Одно дело выкопать золото из глубин земных, другое — выковать из него изящные изделия, — обозначает писатель Даль свое место в нашей литературе. Одно дело — выставить миру напоказ драгоценную руду, добытую в глубинах народной жизни и народного языка, другое — создать из этой руды поэтические произведения. «На это найдутся люди, кроме меня, — говорит Владимир Иванович. — Всякому свое…»

Всякому, конечно, свое, и сила Даля, конечно, не в изящных изделиях, а в той прежде неведомой читателям «руде», которую выставил напоказ миру бывалый Даль. Всякому свое, и все-таки о себе он слишком скромно отзывается.

Вот другой отзыв — вроде бы все то же самое сказано, но звучит совсем иначе: «Он не поэт, не владеет искусством вымысла, не имеет даже стремления производить творческие создания… Все у него правда и взято так, как есть в природе. Ему стоит, не прибегая ни к завязке, пи к развязке, над которыми так ломает голову романист, взять любой случай, случившийся в русской зоиле, первое дело, которого производству он был свидетелем и очевидцем, чтобы вышла сама собою презанимательнейшая повесть…» Это не кто иной — Николай Васильевич Гоголь о Дале говорит!

Но дальше — совсем замечательно: «Но мне он значительней всех повествователей-изобретателей… Каждая его строчка меня учит и вразумляет, придвигая ближе к познанию русского быта и нашей народной жизни».

Нет, недаром Гоголь взял с доброй своей знакомой обещание — «всякий раз, когда встретит Даля, заставлять его рассказывать о быте крестьян в разных губерниях России»…