Жизнь и слово

После «Ревизора», после «Шинели» и «Мертвых душ» нельзя писать по-прежнему. Это понимают, чувствуют многие писатели. И пусть между ними нет (да и не может быть!) «другого Гоголя», эти писатели идут за ним следом, стремятся, как и он (повторим слова, о Дале современниками сказанные), «знакомить русских. с Русью» — и делать это «так, как есть в природе». Это потребность лучших представителей отечественной литературы, но она отвечает желанию многих читателей увидеть свое Отечество, свой народ увидеть ясным, прямым, точным и, как Гоголь говаривал и Белинский тоже, дельным взглядом.

Новое направление называют «натуральной школой». Белинский замечает, что в таком названии заключен огромный смысл: оно дано новой школе в отличие от старой, ненатуральной, то есть искусственной, другими словами, ложной школы. На страницы русских книг приходят герои, в которых прежде никто и не предполагал литературных героев, они живут жизнью, которую прежде не считали должным и возможным изображать, писателю вдруг оказалось интересным рассказать о них, а читателю узнать то, что прежде никак не составляло предмет изящной словесности.

Даль пишет про мужика Григория; мужик пришел в столицу на заработки и нанялся в дворники. В деревне взять денег негде — нищета и безземелье, а надо платить оброк, подати, платить за себя, за отца, за деда, за детей, живых и умерших. Григорий собирает пятаки, которые суют ему жильцы, когда он по ночам отворяет им ворота, вместе со скудным дворницким жалованьем отсылает эти пятаки барину.

Даль, кажется, все знает про петербургского дворника Григория. Знает, что в конуре у него угрюмая печь и лавка, которая безногим концом своим лежит на бочонке; подле печи три короткие полочки, на них две деревянные миски и одна глиняная, ложки, штоф, графинчик, мутная порожняя склянка и фарфоровая золоченая чашка с графской короной; под лавкой тронутый зеленью самовар о трех ножках и две разбитые бутылки; в печи два чугунка, для щей и каши. Даль знает, что Григорий ест натощак квас с огурцами, что лакомится он горохом и крыжовником, а орехов не грызет: орехи грызть — женская забава. Даль знает, как разговаривает Григорий, а разговаривает он по-разному — смотря с кем: с важным чиновником из второго этажа или с обитателем чердака, переплетчиком, от которого постоянно песет клейстером, с уличным воришкой или квартальным надзирателем. Даль знает, как Григорий дерется с извозчиком, как помогает чьей-то кухарке таскать дрова на четвертый этаж, как требует «на чай» с подвыпившего гуляки-жильца.

Чтобы все это знать, его превосходительство Владимир Иванович Даль (Казак Луганский) должен спуститься с высоты своих девяноста ступеней в подворотню и оттуда еще на шесть ступеней вниз — в дворницкую. Он спускается — писатель в нем всегда побеждает «его превосходительство».

Рядом с петербургским дворником оживают под пером Даля денщики и отставные солдаты, ремесленники равных занятий и разного состояния, немецкий торговец — «колбасник» и русский оборотистый купчина — «бородач». Даль, по словам Белинского, «знает, чем промышляет мужик Владимирской, Ярославской, Тверской губернии, куда ходит он на промысел и сколько зарабатывает», и «чем владимирский крестьянин отличается от тверского, и в отношении к оттенкам нравов, и в отношении к способам жизни и промыслам».

Герои повестей и рассказов Даля много ездят, много видят, они, как и автор, люди бывалые и, как и автор, справедливо полагают, что «спознаться» с другими людьми «никому не мешает, а многим будет и очень кстати». Даль «оговаривается наперед», что собирается привлечь читателей не затейливой повестью, а самым обиходным рассказом из простой, повседневной жизни, которая несведущему человеку ошибочно представляется однообразной и незанимательной.

«Это ряд живых картин, из коих немногие только по пословице: гора с горой — в связи между собою и последующими» — таким «напутным» предваряет Даль одну из самых крупных по объему своих повестей (она названа по имени героя «Вакх Сидоров Чайкин»). Он еще незнаком с суждением Гоголя о его творчестве, но он и сам убежден, что не в завязках и развязках интерес и смысл его произведений, что именно эти «живые картины» (не от слова «живость», от слова «жизнь» — «живые») — щедрой рукой написанные русские типы и русский быт — сводят гору с горой.

Перелистаем Далеву повесть, пусть даже не подряд перелистаем — через пять, через десять страниц, и этого довольно, чтобы многое увидеть в той Руси, с которой знакомит соотечественников Даль, чтобы вместе с ним вздохнуть о непростой судьбе ее.