Жизнь и слово

…. Два монаха пришли собирать на церковное строение. «Я их посадил, начал расспрашивать и удивился с первого слова, когда молодой сказал, что он вологжанин. Я еще раз спросил: «Да вы давно в том краю?» — «Давно, я все там». — «Да откуда же вы родом?» — «Я тамодий», — пробормотал он едва внятно, кланяясь. Только что успел он произнести слово это тамодий вместо тамошний, как я поглядел на него с улыбкой и сказал: «А не ярославские вы, батюшка?» Он побагровел, потом побледнел, взглянул-ся, забывшись, с товарищем и отвечал, растерявшись: «Не, родимый!» — «О, да еще и ростовский!» — сказал я, захохотав, узнав в этом «не, родимый» необлыжного ростовца. Не успел я произнести этих слов, как вологжанин мне бух в ноги: «Не погуби!..» Под монашескими рясами скрывались двое бродяг с фальшивыми видами»…

В Нижнем Новгороде — здесь нашему Далю еще целых десять лет служить — он попросит чиновников во время поездок но губернии записывать новые слова и отмечать при этом особенности произношения. Однажды просмотрит несколько записей, привезенных из Лукояновского уезда:

— Да ведь это белорусы! — И посоветует удивленным чиновникам: — Поройтесь-ка в архивах.

Пороются — и найдут: при царе Алексее Михайловиче в эти места и впрямь переселили белорусов.

«В Ворсме говорят не так, как в селе Павлове, — пишет Даль, — и кто навострит ухо свое на это, тот легко распознает всякого уроженца по местности».

Статью «О наречиях русского языка» Даль поместит в первом же томе «Толкового словаря». Не случайно, конечно. Ему мало, чтобы читатели просто узнали, слово, мало даже, чтобы они как бы видели его: он пособляет им навострить ухо — и услышать слово в зависимости от того, где оно произнесено.

СКОЛЬКО СТОИТ СЛОВО (О «ВРЕДЕ» ПРОЗЫ)

Ни у кого не было столько слов, сколько у Даля. В 1847 году появляется «Словарь церковнославянского и русского языка», составленный целым отделением Академии наук. В нем 114749 слов — вдвое меньше, чем будет в Далевом «Толковом словаре».

Министр просвещения предлагает Далю продать академии свои запасы. Ему дают по 15 копеек за каждое слово, пропущенное в академическом словаре и по семь с половиной копеек за дополнение и поправку.

Даль отвечает: «Возьмите все мои запасы безвозмездно и меня возьмите — за небольшое жалование буду вместе с вами трудиться над словарем». Не соглашаются. Находят, что приличнее торговать словами по пятиалтынному за штуку.

Даль, обозлившись, отсылает в академию тысячу слов и тысячу дополнений; на конверте надписывает: «Тысяча первая». Из академии спешно запрашивают, много ли у него таких добавлений. Даль принимается считать: на букву «А» — 500 слов, на «Б» — 2000, на «В» — 4500, на «Д» — 3300, на «3» — 7230, на «Н» — 9280, всего же наберутся десятки тысяч.

«Сделка оборвалась на первой тысяче», — с усмешкой рассказывает Даль. В архиве сохранилась расписка, весьма постыдная: Далю доставляют из академии 157 рублей серебром, но просят «приостановиться дальнейшею высылкою собранных слов».

В эту же пору Даль имеет возможность убедиться, что слово стоит куда дороже пятиалтынного.

Осенью 1848 года в одном из журналов напечатан маленький рассказ Даля — о том, как бродячая гадалка ловко обобрала доверчивую крестьянку. Вроде бы пустячный рассказ, да одно слово в нем вызывает подозрение недавно учрежденного царем комитета для строжайшего надзора за печатью (цензуры, и прежде строгой, показалось мало).

«Заявили начальству, — сказано у Даля, — тем, разумеется, дело и кончилось».

То есть как это — «разумеется»!..

Там, наверху, в комитете, тоже сидят доки по части толкования слов.

«Разумеется» означает конечно, очевидно, само собой понятно.

«Заявили начальству, тем, разумеется, дело и кончилось…» — да ведь это откровенный намек на обычное будто бы бездействие начальства! Начальству заявляют, а оно, разумеется, никаких мер не принимает…

И снова, как полтора десятилетия назад, когда возникло «дело» вокруг «Первого пятка» сказок, бумага о неблагонадежности Даля ложится на стол к царю. Даль уже не прежний безвестный лекаришка — и чин теперь немалый, и должность, и писатель знаменитый. Что ж, тем хуже! Царь выводит на докладе сердитую резолюцию: «Далю сделать строгий выговор, ибо, ежели подобное не дозволяется никому, то лицу должностному и в таком месте службы еще менее простительно».

Министр внутренних дел срочно призывает к себе Даля («правая рука»!) и, по свидетельству Далева приятеля, долго и недовольно выговаривает Владимиру Ивановичу «за то, что, дескать, охота тебе писать что-нибудь, кроме бумаг по службе», а в заключение предлагает ему на выбор: «писать так не служить, служить — так не писать».