Жизнь идиота

— Бедный Булгаков! Ему, как писателю, приходит определенный конец!

— В чем дело?

— Включили в обязательную школьную программу.

* * *

Номенклатура наша, конечно, чудовище. Но чудовище какое-то несчастное. Сидит на мешке с золотом. «Царь Кощей над златом чахнет». Ну, была бы в ее правлении хотя бы радость, жизнь там какая — так нет же: эти дачки, машины, торопливый переводец денег туда, за кордон — все несет отпечаток казенщины и тоски. Ни одной искринки в глазах. Сплошная нумерация серости.

* * *

Все более-менее живое, попадая наверх, поближе к Кремлю, мгновенно костенеет, скукоживается, покрывается зеленью. Аномальная зона у них в Москве, что ли?

В Белом доме маршируют зомби; заседания правительства — собрание автоматов. Это уже даже не смешно. Выхода никакого — вот что читается на каждом сановном лбу. Как туда попал, шлепнули на тебя печать, будь любезен намотать на шею обязательный галстук. Сплошные камешки-голыши. Чувствую — они, как только вырываются в отпуск, запоями пьют, иначе попросту невозможно…

* * *

Сто тысяч семейств подмяли под себя Россию, уныло подмяли — боятся любого ветра, как черт ладана. Петра бы воскресить на всю эту свору. И топором, топором по бородам…

* * *

С чиновничеством выхода никакого. Есть все-таки в жизни неразрешимые вопросы. Один из них — вопрос российской власти.

* * *

Парадокс женщины: без нее нельзя, с нею невозможно.

* * *

Чехи пьют пиво. Ну и что же тут оригинального? Банальщина. Они пьют пиво. Расползаются по кабачкам, кабакам, трактирам, щелям, в которых всего-то два-три стула. Ничего героического, чтобы там рубаху на груди! Швейк Гашека — вот пример отношения к войнам и вообще к так называемому героизму. Гус, Жижка в чешской истории — досадные недоразумения. Прилетит завтра инопланетянин, соберет чехов на площади Св. Вацлава, скажет им: «Всё! Баста! С этого дня вы покорены. Я ввожу самую страшную драконовскую диктатуру. Демократию — вон! К утру мне на завтрак ваших лучших жен и девиц!» Немец бы возмутился. Бельгиец, не говоря уже об испанцах и прочих. Наш Иван — и тот как-то воспрянет. Чех почешет в затылке и пойдет пить пиво в «У чаши». Не восхищаться невозможно.

* * *

Человеческий разум настолько изощрен, что постоянно ищет над собой еще более высший авторитет, чтобы ему же и поклоняться. Вот почему бессмертны религии.

* * *

Певец (назовем его N) уже тридцать лет прыгает со своими совершенно бездарными песнями. Это уникум. Подпевка, подтанцовка — сплошной дурной тон. Сам — как дергающийся червяк на леске. Но держится на плаву. Значит, есть что-то (я о нем не как о человеке, а как о певце). Надо же иметь такой отвратительный вкус, такую однодневность во всем — от одежды до куплетов — и самозабвенно скакать в свои «пятьдесят с хвостом». Удивительная, нескончаемая банальщина, которая даже какое-то уважение к себе начинает вызывать…

* * *

Политика — искусство возможного. Искусство невозможного — война.

* * *

Ничто мы так не лелеем и не бережем, как наше прошлое…

* * *

Что такое для меня ностальгия? Четыре растрепанных молодых человека, которые на фотографии вечно переходят Эбби-роуд.

* * *

Детство — Эдем. Как только выскочил из него — все! Дверь надежно захлопнута. Ангел отгоняет мечом, словно метлой: «Давай, давай отсюда. Поше-е-ел… поздно “Боржоми” пить…»

* * *

Южное кладбище под Питером — древний Египет. Город мертвых. И повсюду камыш — между могил, на могилах, вокруг дорожек… Шуршит и шуршит, словно какой-то стотысячный тихий шепот.

* * *

Человеку надо пробиваться, что-то делать, куда-то стремиться — но это бессмыслица (все равно тлен, прах, могила и т. д.). И тем не менее, зная, что «бессмыслица», пробивается, стремится и т. д. Таков двуликий Янус жизни.

* * *

Верх литературы — анекдот! Краткость, доведенная до совершенства. Только суть — ничего лишнего (чем не мечта А. П. Чехова). Два-три слова — и целая повесть. Да что там повесть! Роман! Сага о Форсайтах! Вот пример.

Пожар в публичном доме. Все бегают: «Воды! Воды!» Распахивается дверь: «А в тринадцатый номер — шампанского!»

Ну как же можно с литературной точки зрения этим не восхищаться?

* * *

Любовь к женщине — романтическая, плотская, какая угодно — есть попытка возвратить себе потерянный рай. Не выйдет. Ни у кого не выйдет.

* * *

Ницше — не философ. Кто угодно — поэт, мечтатель, сумасшедший, только не философ.

Вообще, при слове «философ» мне всегда вспоминается Ксанф (Эзоп — Ксанфу: «Пойди выпей море»).

* * *

Об ассоциациях.

Покупаем с женой ламинат. Немцы, как всегда, на высоте с их аккуратизмом — упакована каждая досочка. И разумеется, яркая реклама. Вот что на ней изображено: ламинат, чуть грязный, настелен в огромной прихожей. Собака, тапки, сапоги, ботинки и… в углу листья. Якобы случайно нанесли. Все очень мило, по-рекламски, по-немецки. Я тут же вспомнил чудесную притчу.