«Жизнь моя, иль ты приснилась мне…»

«Господи, не гневись на неразумных детей своих, погрязших в муравьиных делах своих, будь милосерден, прости. Укажи нам, Боже, правильный путь к божественному свету твоему, не дай нам опуститься на дно, защити нас силой добра твоего. Спаси и сохрани нас, Господи. Даруй нам, Господи, и близким нашим, смерть тихую и во время свое. Не дай нам, Господи, уйти из жизни со страхом раньше времени. Спаси и сохрани. И очень тебя прошу, Господи, защити нас и наших близких от горя и страдания, озлобляющих и оскверняющих нас, пусть останутся только просветляющие дух наш на праведном пути. Да будет с нами доброта и милосердие твое, Господи. Аминь».

Произнеся свое творение не запинаясь и от всего сердца, Александр почувствовал облегчение, как будто стало легче дышать…

Через минуту прозвенел звонок. Алекс сидел неподвижно, как будто его это не касалось.

Он уже знал.

26

Замерзли руки и промокли ноги.

Александр стоял, закрыв глаза, подставив лицо редким снежинкам, он так давно не видел белой зимы. Приоткрыв глаза, он увидел над головой ровное серое пространство. Алекс совсем забыл, что небо может иметь такой неживой цвет, но сегодня оно очень соответствовало случаю.

«Большую часть жизни я пролетел, не задумываясь, как будто смерти нет. Болезнь превратила мое существование в небытие. Теперь, когда душа проснулась и рвется жить, вокруг смерть».

Мутным взором обведя занесенные снегом кресты и остовы деревьев с черными точками ворон, Алекс уставился себе под ноги.

«Кар-кар» неслось со всех сторон, они чувствовали себя здесь хозяевами.

С того момента, как получил известие о маминой смерти, он ни разу не впадал в отчаянье, не плакал, действовал точно, без сбоев, как автомат. Конечно, его сильно поддерживали таблетки, выписанные доктором, даже в клинике, когда он забирал «тело», он был удивительно собран и спокоен. Все хлопоты по переписке и бумажная возня как будто заглушали неизбежное горе, которое теперь, в наступившем затишье, готово было вырваться наружу.

Александр выглядел нелепо в случайно купленном мешковатом пальто и также чувствовал. Красный нос и уши яркими пятнами алели на голове, покрытой нездешним оливковым загаром. Казалось, одинокая фигура стояла у края ржавой глинистой раны на белоснежном теле земли, будто готовая к неизбежному прыжку.

«Какой смысл бороться? Ничего переделать я не успею, мама знала, что за ней пришли, и не сопротивлялась. Она ушла тихо, во сне, как мечтала. Зачем мне вся эта мышиная возня? Нет, но это же невозможно, невозможно вернуться в состояние сонного отупения, в котором провел так много времени. А с другой стороны, какая новая жизнь? Откуда? Где взять силы?»

Из неприятных мыслей Александра вывел звук мотоколяски, на которой двое могильщиков лихо лавировали среди могил. Ему показалось, что если бы не его одинокая фигура, они бы напевали что-нибудь бравое на всю округу, до того у них был залихватский вид.

«Хорошо, что я этого не слышу… я готов с кем-нибудь подраться, лишь бы заглушить брожение внутри». Он посмотрел на свои ноги, хорошие ботинки терпели кораблекрушение в грязной жиже.

«Куда теперь?» Это был самый трудный вопрос. Выбравшись из своего «карамельного рая» ему слишком трудно было возвращаться домой, тем более здешняя мрачная погода более соответствовала его состоянию души. Он еще не знал, куда направиться. В гостиницу не хотелось. Здесь в Москве у него почти никого не осталось, а кто остался, должен быть теперь в пути.

Выбравшись из лужи, Алекс перекрестился и со словами «До свидания, мама», отбыл.

27

Огни, много огней, но большинство из них движется. Просто огненные реки, неизвестно откуда берущие свое начало и неизвестно куда впадающие.

Москва изменилась до неузнаваемости. За последний десяток лет она потеряла старое лицо, а новое пока представляло нагромождение новомодных идей без четких очертаний. Единственное, что было узнаваемым, что грело воспоминаниями душу Александру, — это суета, то броуновское, кажущееся хаотичным, движение, которое имеет свои закономерности.

Непрерывный людской поток движется быстро, огибает препятствия, слегка замедляясь на светофорах и у палаток, скрывается под землей, выныривает и несется вдоль улиц. А параллельно по дорогам движутся разноцветные железные коробочки, в них тоже люди, причем другого сорта, во всяком случае, так думают они. И это особенно заметно, если зазевавшийся пешеход попадает на траекторию движения расфранченного авто, гудок — это самое мягкое, что может услышать тот пешеход. В общем, хозяева жизни.

Люди изменились тоже, особенно внешне. Молодежь Москвы теперь вся курит и пьет пиво у станций метро и на улицах, так показалось Александру. То немногое, что объединяло нынешних жителей Москвы с прошлым, так это «не свобода», зафиксированная во всем, в глазах, в жестах, в нарочито громких словах, в головах, упрятанных в приподнятые плечи, в разукрашенных лицах и матерных словах, порхающих с уст на уста.