Жизнь Шарлотты Бронте

Подтверждая получение этой записки и экземпляра «Шерли», мисс Мартино послала письмо из дома своих друзей, проживающих неподалеку от нее, и когда, пару недель спустя мисс Бронте узнала, как близко она находилась от своей корреспондентки, она написала ей от имени Каррера Белла и предложила ее навестить. Они договорились о встрече в шесть часов одним декабрьским воскресеньем (10 декабря). Друзья мисс Мартино пригласили незнакомого им Каррера Белла на свое раннее чаепитие. Они не знали, было ли это мужское или женское имя, и высказывали различные предположения о его поле, возрасте и внешности. Мисс Мартино, впрочем, довольно ясно высказала свое личное мнение, начав свой ответ на записку, использовавшую недвусмысленно мужской тон, со слов «Дорогая мадам», но адресовав ее «Карреру Беллу, эсквайру». При каждом звонке взоры всех собравшихся обращались к дверям. Вошел один незнакомец, и на мгновение они представили себе, что он-то и есть Каррер Белл и уж точно эсквайр; он задержался ненадолго и ушел. Опять раздался звонок. Объявили о приходе «мисс Бронте», и в комнате появилась моложавая дама, ростом едва не с ребенка, «в глубоком трауре, аккуратная как квакер, с красивыми гладкими каштановыми волосами, с умным взглядом и рассудительным видом, указывающим на привычку к самоконтролю». Она вошла, на мгновение замешкалась, увидев компанию из четырех-пяти человек, и подошла прямо к мисс Мартино, инстинктивно узнав ее, и, благодаря чуткой доброжелательности и кротким манерам, быстро освоилась в кругу собравшейся у чайного стола семьи. Перед уходом она рассказала им просто и трогательно о своей печали и уединении, положив тем самым начало близкой привязанности между собой и мисс Мартино.

После обсуждения и уговора, что она не будет никому представлена особо, мистер Смит пригласил к себе одного джентльмена, чтобы познакомиться с ней за ужином накануне ее отъезда. Ее обычное место было в конце стола рядом с хозяином, и места ее соседей были распределены соответственно, но, войдя в столовую, она быстро прошла к месту рядом с хозяйкой, стремясь найти убежище рядом с женщиной. Такая реакция была вызвана тем женским инстинктом искать защиты во всех обстоятельствах, когда моральный долг не требовал у нее отстаивать свою независимость, который побудил ее написать следующее: «Миссис Х. пристально наблюдает за мной, когда меня окружают незнакомцы. Она ни на мгновение не сводит с меня глаз. Мне нравится это наблюдение, оно как будто оберегает меня».

Своей старинной подруге, с которой она училась в Брюсселе и возобновила дружбу во время этого визита в Лондон [174], она так написала об этом ужине:

«После нашего расставания вечер прошел лучше, чем я ожидала. Благодаря плотному обеду и бодрящей чашечки кофе я смогла совершенно спокойно дождаться ужина в восемь вечера и перенести его достаточно мужественно, к тому же я была не слишком измотана и способна поддерживать беседу. Я была этому рада, потому что в противном случае мои милые хозяева были бы разочарованы. За исключением мистера Смита за ужином присутствовало семеро джентльменов, но из них было пять критиков – людей, которых в литературном мире боятся больше, чем ты можешь это себе вообразить. Я не осознавала, насколько их присутствие и разговор взбудоражили меня, пока они не ушли и не стали очевидны последствия. Вернувшись к себе в спальню, я хотела спать, но все попытки заснуть были тщетны. Я не могла сомкнуть глаз. Ночь прошла, наступило утро, и я встала, так ни на секунду не задремав. Когда я прибыла в Дерби, я падала с ног и вынуждена была остаться там на всю ночь».

«17 декабря.

И вот я снова в Хауорте. Мне кажется, что я вынырнула из захватывающего водоворота. Не то чтобы быстрый темп и стимуляция показались бы чрезмерными человеку, привыкшему к обществу и переменам, но для меня они были весьма значительными. Для того, чтобы выдерживать такое напряжение, мне слишком часто не доставало физической и духовной выносливости. Как правило, я старалась держаться по мере сил, так как, начиная увядать, я замечала беспокойство на лице мистера Смита: он всегда думал, что мне докучают чьи-либо слова или поступки, хотя такого никогда не бывало, так как даже мои оппоненты – мужчины, изо всех сил старавшиеся выставить меня в своих статьях в невыгодном свете, – обладали прекрасными манерами. Я объясняла ему неоднократно, что мое периодическое молчание – это результат недостатка сил, но ни в коем случае не нежелания беседовать…