Жизнь Шарлотты Бронте

По словам мистера Льюиса, «это письмо написано бесцеремонно». Но я благодарю его за разрешение напечатать то, что столь верно отражает определенное состояние ума мисс Бронте. Здоровье ее в это время тоже оказалось подорванным. «Не знаю, какие душевные горести теснят меня в последнее время» (пишет она, и ее взволнованные слова рвутся прямо из опечаленного сердца), «они притупили мои способности, отдых меня утомляет, а занятия мне в тягость. Время от времени царящая в доме тишина, мое одиночество обрушиваются на меня с такой силой, которую я с трудом могу вынести; меня не покидают тревожные, мучительные, навязчивые воспоминания, а другие чувства лишь вяло дают о себе знать. Отчасти я отношу это положение дел за счет погоды. Ртутный столбик неизбежно падает во время бурь и сильных ветров, о надвигающейся непогоде меня предупреждает чувство физической слабости и глубокой, тяжелой грусти, – некоторые назовут это предчувствием – это действительно предчувствие, но отнюдь не сверхъестественное… Не могу не чувствовать некоторого возбуждения, ожидая, пока не придет почтальон, но когда день за днем он ничего не приносит, я отчаиваюсь. Это глупое, недостойное, бессмысленное состояние. Меня страшно раздражает моя зависимость и безрассудство; но ведь так плохо для рассудка находиться в совершенном одиночестве и не иметь никого, с кем можно было бы обсудить незначительные раздражения и огорчения и посмеяться над ними. Если бы я могла писать, то осмелюсь предположить, что мне было бы лучше, но у меня не получается написать ни строчки. Однако (с Божьей помощью) я смогу побороть эту дурь.

На днях я получила довольно глупое письмо от Х.[179]. Кое-что из написанного уязвило меня, особенно ненужное откровенное признание, что, несмотря на все, что я сделала в своих писаниях, я все еще пользуюсь ее уважением. Я ответила ей резко, исходя из моральных принципов. Я сказала, что меня никогда не преследовали сомнения по этому поводу, что я не совершила недостойного поступка ни по отношению к ней, ни по отношению к себе и не могу предполагать, что что-либо из написанного мною может спровоцировать заслуженную утрату уважения…

Несколько дней назад произошло небольшое событие, которое тронуло меня неожиданным образом. Папа передал мне небольшую связку писем и бумаг, сказав мне, что они были написаны мамой и что мне можно их прочесть. Я их прочитала и не могу описать свое настроение. Бумажки пожелтели от времени, все они были написаны до моего рождения: странно было впервые погрузиться в записи, порожденные тем умом, от которого произошел мой собственный. Еще страннее, одновременно грустно и сладостно обнаружить, что этот ум был поистине тонким, чистым и возвышенным. Письма были написаны папе до их свадьбы. В них сквозят неописуемая прямота, изящество, постоянство, скромность, благоразумие и нежность. Как бы мне хотелось, чтобы она жила и чтобы я успела узнать ее… В течение всего февраля я была подавлена. Я не могла избегнуть или подняться выше определенных скорбных воспоминаний – последние дни, мучения, запавшие в память слова – воспоминаний, очень грустных для меня, о тех, кто, как убеждает меня моя Вера, сейчас испытывает блаженство. По вечерам и при наступлении ночи эти мысли преследуют меня, вызывая изнуряющую душевную боль».

Возможно, читатель помнит странное пророческое видение, продиктовавшее несколько слов, написанных по поводу смерти одной из ее учениц в январе 1840 г.:

«Где бы на свете я сейчас ее ни искала, найти ее нельзя, так же как цветок или листочек, увядший двадцать лет назад. Подобная утрата дает представление о чувстве, которое испытывают те, кто видел смерть одного друга за другим и которым предстоит закончить свой путь в одиночестве».

Даже у здоровых от природы людей, чей дух не отягощен

Ricordarsi di tempo felice
Nella miseria[180]