В одной из посылок из Корнхилла Вы послали мне трагедию «Галилео Галилей» Самюэля Брауна; она содержала, как я помню, пассажи невиданной красоты. Когда бы Вы ни собрались посылать мне книги (но это не должно произойти прежде, чем я верну то, что сейчас у меня), я была бы очень рада, если бы среди них оказалась «Жизнь доктора Арнольда». А Вы слышали о «Жизни Сидни Тейлора»? Я не знакома даже с этим именем, но книгу эту рекомендовали мне как заслуживающую внимания. Разумеется, когда я называю книги, всегда подразумевается, что их посылка не должна доставить Вам особых хлопот».
В это время сочли желательным переиздать «Грозовой перевал» и «Агнес Грэй», труды двух ее сестер, и Шарлотта взяла на себя обязанность по их редактуре.
29 сентября 1850 года она пишет мистеру Вилльямсу: «Я намереваюсь написать несколько строк о «Грозовом перевале», которые, однако я предлагаю поместить отдельно в виде краткого предисловия к роману. Я также заставила себя перечитать его, открыв книгу впервые со смерти моей сестры. Ее сила заново наполняет меня восторгом, но я все же испытываю угнетенное состояние: читателю почти никогда не позволяется ощутить вкус беспримесного наслаждения; каждый луч солнца проникает как бы сквозь устрашающую тучу, как через тюремную решетку; каждая страница перенасыщена чем-то вроде нравственного электричества; а писательница этого не осознавала – невозможно было заставить ее понять это.
И это побуждает меня к самонаблюдениям: а что, если я тоже не способна почувствовать недостатки и особенности своего собственного стиля.
Мне бы хотелось проверить корректуру, если Вам не слишком сложно будет послать ее. Я бы советовала изменить орфографию речей старого слуги Иосифа; в том виде, в котором они были напечатаны, они точно передают йоркширский диалект для йоркширского уха, однако южанину они должны казаться бессмысленными, и таким образом они не могут прочувствовать одного из самых конкретно описанных героев книги.
Как это ни прискорбно, но у меня нет портрета ни той ни другой сестры».
Еще подробнее о своих страданиях, сопряженных с этой работой, она сообщает в письме своей любимой подруге, которая знала и любила ее сестер.
«Ничего не случилось. Я пишу тебе пару строк, как ты просила, просто сказать, что я сейчас
Я только что получила милое письмо от мисс Мартино. Она вернулась в Эмблсайд и услышала о моем посещении Озерного края. Она выражает сожаление по поводу того, что ее не оказалось дома.
Я испытываю одновременно и злость и удивление из-за того, что у меня нет никакого душевного подъема, что я не привыкаю или хотя бы не смиряюсь с одиночеством и уединением, на которые я обречена. Но мои занятия последнего времени привели к нескольким весьма тяжелым дням, а впрочем, я то же сама чувствую и до сих пор. Перечитывая бумаги, заново все вспоминая, я вновь испытала острую боль утраты и такую подавленность, что это было почти непереносимо. В течение пары ночей я с трудом представляла себе, как дотянуть до утра, а когда наступало утро, я все еще испытывала тошнотворное отчаяние. Я рассказываю тебе об этом, потому что мне совершенно необходимо получить хоть какое-нибудь облегчение. Прости меня за это и не воображай, что мне хоть на йоту хуже, чем я говорю. Это было просто душевное расстройство, и я верю и надеюсь, что сейчас мне уже лучше. Я так полагаю, потому что я могу об этом говорить, что бывает совершенно невозможно, когда меня переполняет печаль.
Я думала, что найду для себя интересное занятие в литературных трудах, когда буду дома одна, но до сих пор мои попытки тщетны, у меня полностью отсутствует какой-либо стимул. Осмелюсь предположить, что ты посоветуешь мне куда-нибудь уехать, но это не даст положительного результата, даже если бы я смогла оставить папу без особых переживаний (слава Богу! Он чувствует себя лучше). Я не могу даже описать, каково мне было после возвращения из Лондона, Шотландии и т. д. Я чувствовала себя совершенно пришибленной; мертвая тишина, одиночество, пустота были ужасны; жажда общения, невозможность облегчения – вот что я страшусь пережить еще раз.