Жизнь Шарлотты Бронте

Мисс Бронте вернулась из Лондона через Манчестер и остановилась у нас на пару дней в конце июня. Погода была невыносимо жаркая, а она сама была так измучена осмотром лондонских достопримечательностей, что мы мало чем занимались, в основном сидели в доме с открытыми окнами и разговаривали. Единственное, что она заставила себя сделать, это купить подарок для Тэбби. Это непременно должна была быть шаль или скорее большой платок, который можно набросить на шею и плечи по старомодной деревенской манере. Мисс Бронте долго и упорно искала такую шаль, которая, по ее мнению, понравилась бы старушке.

Прибыв домой, она написала следующее письмо своей знакомой, у которой она останавливалась в Лондоне:

«Хауорт, 1 июля 1851.

Моя дорогая миссис Смит.

Я снова у себя дома, где, слава Богу, я нашла моего отца в очень хорошем состоянии. На пути в Манчестер было жарко и пыльно, но в остальном путешествие было довольно приятным. Два полных джентльмена, заполнившие собой часть купе, когда я садилась в поезд, вышли в Рэгби, и мы с двумя другими дамами оставались одни до конца. Посещение миссис Гаскелл стало радостной интерлюдией в этой поездке. Пасторский дом Хауорта представляет собой скорее разительный контраст, хотя даже пасторский дом не выглядит мрачным, когда стоит ясная летняя погода; все в нем довольно неподвижно, но открыв окна в сад, я слышу, как в кустах боярышника щебечет несколько птичек. Папа и служанки считают, что я выгляжу лучше, чем перед отъездом, да и сама я чувствую себя определенно лучше благодаря перемене. Вы слишком похожи на своего сына, чтобы я распространялась о Вашей доброте, которую Вы проявили во время моего пребывания. Однако нельзя (как капитан Каттл[215]) не отметить этого. Папа говорит, что мне следует поблагодарить Вас от его лица, заверить Вас в его почтении, что я и делаю.

Мои наилучшие пожелания всем Вашим друзьям.

Искренне Ваша,

Ш. Бронте».

«8 июля 1851.

Дорогой сэр.

Последняя лекция Теккерея, должно быть, его самая лучшая. То, что он говорит о Стерне, совершенно верно. Его наблюдения за литераторами и их общественными обязанностями и индивидуальным долгом также кажутся мне верными и полными интеллектуальной и моральной силы… Международная встреча по авторскому праву, кажется, не принесла никаких результатов, если судить об отчете в «Литературной газете». Я не вижу, чтобы сэр Э. Бульвер и остальные сделали что-либо; я также не ясно вижу, было ли в их власти что-нибудь сделать. Высказанный аргумент об ущербе, наносимом национальной американской литературе сегодняшней пиратской системой, – это хороший и разумный аргумент, но боюсь, что издатели – честные люди – внутренне еще не готовы воспринимать такие рассуждения серьезно. Я склонна полагать, что на них оказало бы большее влияние то, что имеет отношение к убытку, принесенному им самой жесткой конкуренцией в области пиратства, но я думаю, что укоренившиеся порядки, плохие они или хорошие, изменить трудно. Я ни слова не скажу о «Френологическом характере». Вы сами по себе обнаружили самый безопасный подход к его рассмотрению, и не думаю, что стоит углублять поиски. Я думаю, что Вы так смотрите на это дело, как и нам всем следовало бы смотреть на то, что имеет к нам отношение. Если бы у меня было право шепнуть маленький совет, он заключался бы в следующем: какой бы ни была Ваша сегодняшняя личность, примите бесповоротное решение никогда не опускать планку. Ревностно следите за любым признаком падения. Вместе этого смотрите выше своего уровня и стремитесь превзойти его. Всем нравятся определенные навыки общения и все хотят, чтобы такими навыками обладали их близкие, но, возможно, немногие размышляют о способности друга к интеллектуальной деятельности или заботятся о том, как она может развиваться, если бы только были условия для развития и место для роста. Мне кажется, что, даже если такого места или условий не было бы из-за стесненных обстоятельств или суровой судьбы, все-таки человеку было бы полезно знать и упорно помнить, что он обладает такой способностью. Когда другие поражают вас своими знаниями, приобрести которые у вас не было возможности или прилежания, извлекайте из этой мысли не гордость, а поддержку. Если бы не были написаны никакие новые книги, некоторые из этих умов и сами бы навсегда остались пустыми страницами: они годятся только для отражения; они не родились с отпечатком мысли в мозгу или с зародышем сердечного чувства. Если бы я никогда не видела печатную книгу, Природа предоставила бы моим ощущениям иную картину непрерывного повествования, которая, без какого-либо иного учителя, кроме нее самой, передала бы мне знание, незамысловатое, но подлинное.