Жизнь Шарлотты Бронте

Я благодарна Вам за Ваше письмо, оно принесло мне облегчение, ведь меня терзали сомнения о том, в каком виде «Городок» предстанет перед чужим взором. В некоторой степени я чувствую, что имею право полагаться на Ваше одобрение, потому что Вы правы в тех случаях, где высказываетесь несколько критически. Вы попали прямо в точку, указав по крайней мере на два осознаваемых мною недостатка: разлад, нехватка совершенной гармонии между Грэмом – юношей и Грэмом – взрослым мужчиной; неубедительная и резкая перемена в его чувствах к мисс Фэншо. Однако Вы должны помнить, что он долго втайне считал, подходя к этой юной леди с несколько заниженной меркой, что она чуть-чуть уступает ангелам. Но тем не менее читателя следовало лучше подготовить к восприятию этой надвигающейся перемены в настроении. Все, что касается издательских планов, я оставляю на усмотрение Корнхилла. Без сомнения, Вы в общем правы, говоря о нецелесообразности поддержания тайны, которую невозможно сохранить, поэтому действуйте, как считаете нужным. Я также соглашаюсь с рекламой крупным шрифтом, но неохотно, как страус, стремящийся зарыть голову в песок. Третий том в основном посвящен развитию характера «сердитого профессора». Люси не должна выйти замуж за доктора Джона: он слишком юн, хорош собой, с ясной душой и легким характером: он «кудрявый баловень Судьбы и Природы», и должен выиграть в лотерее жизни. Его супругой должна стать молодая, богатая, хорошенькая женщина; он непременно должен стать счастливым. Если Люси выйдет за кого-либо замуж, то за профессора – человека, которому многое надо простить, со многим в нем нужно «смириться». Но к мисс Фрост я отношусь снисходительно: с самого начала я не намеревалась сделать так, чтобы межи ее прошли по прекрасным местам[227]. Я все еще беспокоюсь о том, как завершить этот третий том, но мне остается лишь стараться изо всех сил. Он был бы быстро завершен, если бы я могла прогнать несносные головные боли, которые обычно начинают одолевать меня, как только я погружаюсь в работу…

Полковник Генри Эсмонд только что прибыл. Он выглядит весьма старинным и достойным в своих одеяниях эпохи королевы Анны: парик, сабля, кружева и воланы очень хорошо переданы старым шрифтом «Спектейтор».

В связи с фразой, написанной ближе к концу этого письма, я могу добавить то, что она мне рассказывала: мистер Бронте желал, чтобы история имела счастливую концовку, так как он недолюбливал романы, оставляющие по себе грустное впечатление, и он попросил ее сделать так, чтобы ее герой и героиня (как герои и героини волшебных сказок) «поженились и жили долго и счастливо». Но мысль о том, что Поль Эммануэль погибнет во время кораблекрушения завладела ее воображением настолько, что наконец приобрела очертания реальности, и она не могла изменить ее воображаемую концовку, как если бы она излагала факты. Все, что она сумела сделать, чтобы удовлетворить желание своего отца, это так загадочно передать судьбу героя, чтобы ее интерпретация зависела от характера и проницательности читателя.

В. С. Вилльямсу. Эсквайру.

«6 ноября 1852.

Дорогой сэр.

Я не должна откладывать изъявления своей благодарности за Ваше доброе письмо, содержащее столь искренние и вдумчивые комментарии о «Городке». Я согласна со многими из Ваших критических замечаний. Возможно, третий том снимет некоторые возражения, но другие все еще остаются. Не думаю, что интерес где-либо достигает высшей точки в той мере, как Вам бы хотелось. Если в романе и есть какая-то высшая точка, то она находится ближе к заключению. Но и тогда вряд ли средний читатель романов сочтет, что «агония достигает апогея» (как говорят американцы) или что краски брошены на полотно достаточно смелой рукой. Тем не менее, боюсь, ему придется удовлетвориться тем, что ему предлагается: моя палитра не содержит более ярких тонов, и если бы я попыталась углубить красный тон или просветлить желтый, то вышла бы просто мазня.

Если я не ошибаюсь, эмоция в романе до самого конца будет находиться в относительном подчинении. По поводу героини я едва ли могу объяснить, какие утонченные рассуждения заставили меня дать ей холодное имя, но вначале я назвала ее Люси Сноуи (с «и» на конце), а затем заменила Сноуи на Фрост[228]. Впоследствии я весьма сожалела об этой замене и хотела вернуться к Сноуи. Если еще не поздно, я желала бы теперь сделать исправления во всей рукописи. Она должна иметь холодное имя; возможно, из-за принципа lucus a non lucendo[229], а частично из-за «соответствия», так как в ней есть внешняя холодность.