Жизнь Шарлотты Бронте

Даже если бы я и могла, я едва ли осмелилась бы рассказывать словами о том, как глубоко было его чувство. Она не знала, она вряд ли даже начала подозревать, что стала предметом его особого поклонения, когда однажды декабрьским вечером он зашел на чашку чая. После чаепития она по привычке вернулась из кабинета в свою гостиную, оставив отца с его помощником. Вот она услышала, как отворилась дверь кабинета, и ожидала, как вслед за тем захлопнется входная дверь. Вместо этого раздался стук, и «меня внезапно осенило, что сейчас произойдет. Он вошел. Он стоял передо мной. Ты можешь себе вообразить, что он лепетал; его поведение ты себе едва ли можешь представить, и я не в состоянии этого забыть. Он впервые заставил меня осознать, что стоит мужчине объявить о своем чувстве, когда он не уверен в ответе… Меня странно шокировал вид человека, обыкновенно неподвижного, как статуя, а сейчас дрожащего, взволнованного переполняющими его эмоциями. Тогда я сумела лишь умолить его покинуть меня, обещая дать ответ на другой день. Я спросила, говорил ли он с папой. Он ответил, что не посмел. Мне кажется, что я полувывела, полувытолкнула его из комнаты».

Вот какое глубокое, бурное и стойкое чувство возбудила мисс Бронте в сердце этого славного человека! Это делает ей честь; и поэтому я решила, что в мою обязанность входит рассказать об этом ровно столько, сколько я рассказала, и процитировать ровно столько из ее письма, сколько процитировала. А сейчас я перехожу ко второй причине, почему я распространяюсь о предмете, который некоторые на первый взгляд, возможно, сочтут затрагивающим слишком личные струны. Как только мистер Николлс удалился, Шарлотта отправилась к отцу и все ему рассказала. Он никогда не одобрял брак и постоянно высказывался против него. Но на сей раз он более чем не одобрил, он никак не мог принять факт сердечной привязанности мистера Николлса к его дочери. Опасаясь последствий такого сильного возмущения, испытываемого недавним больным, она поспешила заверить отца, что на следующий день мистер Николлс получит однозначный отказ. Вот как тихо и скромно приняла это бурное и страстное признание в любви та, о ком невежественные цензоры высказывали столь резкие суждения – с какой заботой об отце и самоотречением она отринула все варианты возможного ответа, кроме того, который соответствовал его желаниям!

Немедленным результатом признания мистера Николлса была его просьба об отставке с поста викария Хауорта и смиренная реакция мисс Бронте, по крайней мере внешне, в то время как в глубине души она тяжело переживала из-за сильных выражений, использованных ее отцом в адрес мистера Николлса и приведших к очевидным страданиям и болезни последнего. В этой ситуации она с большей радостью, чем когда-либо, приняла предложение миссис Смит вновь посетить их в Лондоне, куда она и направилась на первой неделе 1853 года.

Оттуда я получила следующее ее письмо, и я копирую ее дружеские слова с грустью и гордостью.

«12 января 1853.

Очередь за Вами. Я ничего не получала от Вас с тех пор, как написала в последний раз, но, полагая, что причина Вашего молчания – работа, и я принимаю это не просто со смирением, но с удовлетворением.

Сейчас я в Лондоне, как видно по указанной выше дате, здесь я очень спокойно живу в доме моего издателя, проверяю корректуру и пр. До получения Вашего письма я полагала, обсуждая это и с мистером Смитом, что не следует перебегать дорогу «Руфи», не потому что я считаю возможным для нее пострадать от контакта с «Городком» – мы не знаем точно, но ущерб может оказаться совершенно обратным, – но потому, что я всегда считала сравнения гнусностью и желала бы, чтобы ни я, ни мои друзья им не подвергались. Соответственно, мистер Смит предлагает задержать публикацию моей книги до 24-го этого месяца; он говорит, что тем самым о «Руфи» начнут писать в ежедневных и еженедельных газетах, и она также будет иметь в своем распоряжении все февральские журналы. Но если такая отсрочка кажется Вам недостаточной, то сообщите! И мы отложим еще.

Осмелюсь заметить, что какие бы мы ни принимали предосторожности, мы не сможем полностью устранить сравнения, ведь некоторым критикам свойственна оскорбительная манера, но нас это не должно волновать: мы можем ответить им полным пренебрежением; они не сделают из нас врагов, им не удастся привнести в наши взаимные чувства ни капли зависти – вот Вам моя рука, и я знаю, что в ответ Вы протянете мне свою.

У «Городка» действительно нет никакого права пролезть впереди «Руфи». Последняя полна добром, филантропическим содержанием, общественной пользой, на которые первый не может претендовать и на мгновение. Не может он требовать и первенства на основании превосходящей силы: я считаю его гораздо более скромным, чем «Джейн Эйр»…

Я желаю увидеться с Вами, возможно, так же сильно, как Вы можете желать увидеться со мной. Поэтому я буду считать, что мы договорились по поводу Вашего приглашения погостить у вас в марте, итак, я заеду к вам ненадолго к концу месяца.