Жизнь Шарлотты Бронте

Кажется, настал подходящий момент поговорить о том, что она совершенно не осознавала непристойности, содержащейся, по мнению некоторых, в ее произведениях. Однажды, во время того визита в Брайери, когда мы с ней познакомились, речь зашла о женской литературе, и кто-то заметил, что в ряде случаев писательницы смело выходят за рамки приличий, соблюдаемых в произведениях такого рода писателями. Мисс Бронте поинтересовалась, не может ли это быть естественным следствием постоянной работы воображения. Мы с сэром Джеймсом и леди Кэй Шаттлворт выразили убеждение, что подобные нарушения приличий были совершенно бессознательны у тех, о ком шла речь. Я помню, как она веско и серьезно произнесла: «Я надеюсь, что Бог лишит меня силы воображения и выражения, какой бы она ни была, прежде чем он позволит мне потерять чутье к тому, что прилично или неприлично!»

Повторяю: она была неизменно шокирована и огорчена всякий раз, когда кто-либо высказывал неодобрение по поводу «Джейн Эйр» именно с этой точки зрения. Кто-то сказал ей в Лондоне: «Знаете, мисс Бронте, мы с Вами написали непристойные книжки!»[234] Она много об этом раздумывала и, как будто для того, чтобы облегчить свою душу, воспользовалась возможностью поинтересоваться у миссис Смит, как она спросила бы у матери, если бы не была сиротой с раннего детства, действительно ли что-то было неладно с «Джейн Эйр».

В глубине души я не отрицаю, что непристойности встречаются то там, то здесь в ее романах, в остальном совершенно благородных. Я лишь прошу тех, кто их читал, принять во внимание факты ее жизни, которая так открыто здесь для них изложена, и спросить, могло ли быть иначе. Она видела мало мужчин, и среди этих немногих с одним-двумя она была знакома с раннего девичества, они относились к ней с дружеской теплотой, их семьи немало заботились о том, чтобы доставить ей удовольствие, их интеллект она весьма уважала, но говорили они с ней без оглядки, как Рочестер говорил с Джейн Эйр. Задумайтесь об этом, учитывая несчастную жизнь ее бедного брата и привычку людей, среди которых она жила, выражаться без обиняков, вспомните о ее сильном убеждении, что она обязана передавать жизнь такой, какой она является на самом деле, а не такой, какой она должна быть, а потом уже судите о том, кем она была, и о том, какой бы она стала (если бы Бог сохранил ей жизнь), вместо того, чтобы осуждать ее из-за того, что обстоятельства заставляли ее касаться грязи, которая на мгновение марала ей руки. Все это оставалось на поверхности. Каждая перемена в ее жизни способствовала ее очищению, но вряд ли могла возвысить ее. И вновь я восклицаю: «Если бы только она была жива!»

Недоразумение между ней и мисс Мартино из-за «Городка» вызвало горькую досаду мисс Бронте. Была затронута ее женственность и, как ей казалось, с оскорбительным непониманием; а ведь она так любила человека, столь бездумно ранившего ее. Лишь в прошлом январе она написала следующее в ответ на дружеское письмо, о тоне которого мы можем сделать заключение по этому ответу:

«Я внимательно прочитала то, что Вы говорите о мисс Мартино; откровенность и неизменность Вашей заботы очень трогают меня; мне горестно было бы проигнорировать Ваш совет или противиться ему, но в то же время я не считаю, что правильно было бы совершенно отвернуться от мисс Мартино. В ее характере есть изрядное благородство; сотни людей бросили ее, больше, боюсь, из-за опасения, что пострадает их доброе имя, если его будут ассоциировать с ней, чем из-за каких-либо истинных убеждений, на которые Вы намекаете, т. е. из-за вреда, нанесенного ее губительными принципами. Мне невыносимо оказаться в ряду таких ненадежных друзей; ну а грех ее разве не такого рода, что судить ее должен Бог, а не человек?

По правде говоря, моя дорогая мисс Х., если бы Вы были на моем месте и знали мисс Мартино столь же хорошо, как и я, если бы Вы, как и я, пользовались плодами ее истинно добрых поступков и видели, как она втайне страдает от того, что оставлена всеми, то Вы бы ни за что ее не бросили, Вы бы отделили грешника от греха и почувствовали бы, что правильное поведение заключается в том, чтобы молча поддерживать ее в ее затруднительном положении, даже если эта поддержка не в моде и непопулярна, а не поворачиваться к ней спиной по примеру всего света. Мне кажется, она одна из тех, кто по заблуждению делается упрямым, если ему противятся или его бросают, в то время как терпение и толерантность глубоко трогают ее и побуждают ее заглянуть в собственную душу, вопрошая, так ли уж верен ее путь».

Эти слова доброты и преданности, которые мисс Мартино никогда не слышала, отозвались в ней более великими и нежными словами, когда хладное тело Шарлотты уже покоилось рядом с ее усопшими сестрами. Несмотря на их краткую и печальную размолвку, они обе были благородными женщинами и верными друзьями.