Жизнь Шарлотты Бронте

«Стоял пасмурный день, над головой сгущались мрачные тучи, моросило всю дорогу из Кейли, быстро растущего промышленного городка, расположенного в лощине между холмами – не в симпатичной лощине, а скорее в «низинке», как ее называют жители Йоркшира. Из Кейли в Хауорт я ехала в экипаже, расстояние между ними четыре мили – четыре тяжелые, крутые, карабкающиеся наверх мили – дорога петляла между волнообразными холмами, которые поднимались и опускались куда ни глянь до самого горизонта, как будто они составляли часть извилистого тела Великого Змея, который, по древнескандинавской легенде, опоясывает собою всю землю. День был цвета свинца; каменные фабричные здания виднелись по сторонам дороги, а также серые, бесцветные ряды каменных домиков, принадлежащих этим фабрикам, а затем мы выехали к бедным и изголодавшимся с виду полям; везде были каменные ограждения и нигде не было видно деревьев. Хауорт – это длинная, беспорядочно застроенная деревня, через которую проходит одна крутая узкая улица – настолько крутая, что булыжники мостовой вмонтированы вертикально, чтобы лошадиным копытам было за что зацепиться и не дать им соскользнуть вниз, – если бы это произошло, то лошади быстро бы снова оказались в Кейли. Если бы только у лошадей были кошачьи лапки и когти, тогда у них получалось бы гораздо лучше. Итак, мы (кучер, лошадь, повозка и я) взбирались вверх по улице, наконец, мы поравнялись с церковью Св. Аутеста (кто же это такой?)[240]; затем мы повернули в переулок налево, проехали мимо дома викария в сторожевом корпусе, мимо помещения школы и к воротам двора при пасторском доме. Я обошла дом и подошла к входной двери, выходящей к церкви, за ней и над ней тянулись болота. Дом и небольшой огороженный газончик для сушки белья окружены битком набитым погостом.

Не знаю, видела ли я хоть одно жилище, до такой степени чистое; а из тех, что мне довелось видеть, это было убрано наиболее тщательно. Жизнь здесь идет по раз и навсегда заведенному порядку. Никто не заходит, ничто не нарушает глубокой тишины, царящей в доме, едва ли раздается хоть один голос, отовсюду можно услышать тиканье кухонных часов или жужжание мухи. Мисс Бронте сидит одна в своей гостиной, в девять часов она завтракает с отцом в его кабинете. Она помогает по хозяйству, так как одной из служанок, Тэбби, почти девяносто лет, а другая еще совсем девочка. Затем мы с ней гуляем по бескрайним болотам; цветы вереска оказались повреждены грозой, прошедшей два-три дня назад, и приобрели блекло-коричневый оттенок вместо пурпурного великолепия, свойственного им в это время года. Ну что ж поделаешь! Над всем миром раскинулись высокие, дикие, пустынные болота, везде царит безмолвие! В два часа мы возвращаемся домой к обеду. Мистеру Бронте обед относят в его комнату. Все мельчайшие подробности сервировки стола соблюдаются все с той же изысканной простотой. Потом мы отдыхаем и беседуем у светлого, яркого камина; в этих холодных краях танцующие язычки пламени бросают приятный теплый отблеск по всему дому. Очевидно, гостиную отремонтировали в последние несколько лет, так как успех мисс Бронте дал ей возможность потратить немного лишних денег. Все соответствует представлениям о деревенском пасторском доме, принадлежащем людям очень скромного достатка. В комнате господствует малиновый цвет, чтобы создать теплый интерьер по контрасту с холодным серым пейзажем за окном. Вот ее портрет, выполненный Ричмондом, а также гравюра Теккерея кисти Лоуренса; по обе стороны от высокого, узкого, старомодного камина расположены две ниши, полные книг – книг, подаренных ей или купленных ею, которые говорят о ее личных интересах и вкусах, не типичные книги.

У нее плохое зрение, и она мало чем занимается, кроме вязания. Вот как она испортила зрение: когда ей было шестнадцать или семнадцать лет, страстно желая рисовать, она копировала мелкие гравюры из ежегодников (художники называют это «зернистой графикой», не так ли?), воспроизводя каждую мелкую точку, пока через шесть месяцев она не воссоздавала безупречно точную копию гравюры. Она хотела научиться выражать свои мысли с помощью рисунка. Попробовав рисовать рассказы и не добившись успеха, она обратилась к литературе как к более подходящей форме самовыражения; но из-за ее мелкого почерка расшифровать то, что она тогда писала, почти невозможно.