Жизнь Шарлотты Бронте

При первом чтении Вашего письма я ощущала только стыд и сожаление о том, что я решилась потревожить Вас своей неумелой рапсодией. Я чувствовала, как к моему лицу приливает кровь, думая о листах бумаги, испещренных тем, что в свое время доставляло мне столько удовольствия, но что сейчас стало лишь источником смятения. Но затем я немного поразмыслила, перечитала его снова и снова, и картина стала яснее. Вы не запрещаете мне писать и не говорите, что я совершенно лишена таланта. Вы лишь предостерегаете меня от бездумного пренебрежения реальными обязанностями во имя воображаемых удовольствий, от того, чтобы писать во имя славы, ради эгоистичного возбуждения от соперничества. Вы любезно позволяете мне писать стихи просто так, если только я не пренебрегаю своими обязанностями в погоне за этим единственным, захватывающим, изысканным блаженством. Боюсь, сэр, Вы считаете меня совершенной глупышкой. Я знаю, что мое первое письмо к Вам было полно несуразной чепухи от начала до конца, но я все же не праздное, витающее в облаках существо, которое можно вообразить, судя по моему посланию. Мой отец – священник с ограниченным, но достаточным доходом, и я его старшая дочь. Он потратил ровно столько на мое образование, сколько по справедливости он мог потратить на каждого из нас. Поэтому я сочла своей обязанностью по окончании школы поступить в гувернантки. На этом поприще мне хватает, чем занять свои мысли, равно как голову и руки, в течение целого дня, без единой минуты для фантазий. Признаюсь, что я размышляю по вечерам, но никогда никого этими мыслями не тревожу. Я очень стараюсь не создавать впечатление озабоченной или эксцентричной особы, что могло бы заставить других догадаться о моих занятиях. Следуя совету своего отца – который с детства наставлял меня в том же мудром и дружеском духе, как и Ваше письмо, – всю жизнь я старалась не только со вниманием выполнять все женские обязанности, но и проявлять к ним глубокий интерес. Мне не всегда это удается, иногда, когда я преподаю или шью, мне хочется читать или писать, но я стараюсь себя приструнить, и одобрение отца сполна вознаграждает меня за эти лишения. Еще раз позвольте мне поблагодарить Вас от всего сердца. Верю, что никогда больше я не буду питать амбиций увидеть мое имя в печати, и если такое желание появится, я посмотрю на письмо от Саути и подавлю его. Для меня достаточно и той чести, что я ему написала и получила ответ. Это письмо священно, никто его не увидит, кроме отца, брата и сестер. Еще раз благодарю. Полагаю, что это больше не повторится. Если я доживу до старости, я через тридцать лет буду помнить его как яркий сон. Подпись, которую Вы сочли фиктивной, есть мое подлинное имя. Поэтому еще раз подписываюсь.

Ш. Бронте.

P. S. Умоляю, сэр, простите, что я пишу Вам вторично. Я не могла не написать, отчасти для того, чтобы сказать Вам, как я благодарна за Вашу доброту, а отчасти, чтобы подтвердить, что Ваш совет не пропадет даром, с какой бы грустью и неохотой я поначалу ему ни следовала.

Ш.Б».

Не могу лишить себя удовольствия привести ответ Саути:

«Кесвик, 22 марта 1837.

Дорогая мисс Бронте.

Ваше письмо доставило мне величайшее удовольствие, и я не прощу себе, если не скажу Вам об этом. Вы приняли мое предостережение с такой же деликатностью и добротой, с которой оно было сделано. Позвольте обратиться к Вам с просьбой: если Вы когда-либо приедете на эти озера, пока я живу здесь, сделайте одолжение, навестите меня. Тогда Вы будете думать обо мне с большой симпатией, ибо Вы почувствуете, что в моем душевном состоянии нет ничего от той суровости и угрюмости, в которые ввергли меня многолетние наблюдения.

Благодаря милости Божией, в нашей власти достичь той степени самообладания, которая необходима для нашего счастья и во многом способствует и счастью окружающих нас людей. Избегайте чрезмерного возбуждения, чтобы сохранять умственное спокойствие (да и ради здоровья это наилучший из возможных советов), и тогда Ваше моральное и духовное совершенствование будет идти в ногу с Вашими интеллектуальными способностями.

А теперь, мадам, да хранит Вас Бог!

Прощайте и примите уверения в моем дружеском расположении.

Роберт Саути».

Она рассказывала и об этом втором письме, объясняя мне, что в нем было приглашение посетить поэта, если она когда-нибудь окажется на Озерах. «Но не было ни лишних денег, – сказала она, – ни перспективы когда-либо заработать достаточно, чтобы доставить себе столь великое удовольствие, так что я перестала и думать об этом». Во время этого разговора мы были в Озерном крае. Но Саути уже не было в живых.

«Строгое» письмо заставило ее на время отказаться от мыслей о литературном поприще. Она направила всю свою энергию на исполнение непосредственных обязанностей, но ее работа не давала достаточно пищи для ее мощного интеллекта, и он постоянно требовал еще и еще, в то время как равнинный и весьма затхлый воздух Дьюсбери-Мура оказывал все более пагубное влияние на ее здоровье и состояние духа. 27 августа 1837 года она пишет: