Жизнь Шарлотты Бронте

Как мы видим, через две недели в землю уже были брошены семена, которые дадут всходы, способные оказать существенное влияние на ее будущую жизнь.

«7 августа 1841.

Субботний вечер: я уложила детей и сейчас собираюсь сесть и ответить на твое письмо. Я опять одна в роли экономки и гувернантки, так как мистер и миссис Х. сейчас в N. По правде говоря, хотя мне и одиноко, когда их нет, все-таки это мое самое счастливое время. С детьми как-то удается управляться, прислуга очень внимательна и услужлива, а периодическое отсутствие господина и госпожи освобождает меня от обязанности всегда казаться веселой и общительной. Марта Х., кажется, скоро окажется в очень благоприятном положении, как и Мери, не удивляйся, но они с братом в ближайшее же время вернутся на континент, однако не поселятся там, а проведут месяц, отдыхая и путешествуя. Я получила длинное письмо от Мери и посылку с подарком – очень красивый черный шелковый шарф и пару элегантных лайковых перчаток, купленных в Брюсселе. Разумеется, с одной стороны, подарок меня обрадовал – обрадовал тем, что они подумали обо мне, находясь так далеко, посреди развлечений одной из самых великолепных европейских столиц, и все же я приняла этот подарок с досадой. Мне сдается, что у Мери и Марты нет лишних карманных денег и на самих себя. Жаль, что они не выбрали более дешевый способ засвидетельствовать мне свою симпатию. В письме Мери описывала некоторые из увиденных ею достопримечательностей и соборов – достопримечательности самые изысканные, соборы из самых почитаемых. Трудно определить, что нахлынуло на меня, когда я читала ее письмо: такое неистовое, жгучее стремление к самоограничению и планомерной работе; такое сильное желание обрести крылья – крылья, которые сможет дать благосостояние; такая яростная жажда увидеть, узнать, научиться; целую минуту нечто росло и ширилось внутри моего существа. Меня мучило сознание нереализованных способностей – затем внутри что-то оборвалось, и я впала в отчаяние. Дорогая моя, я вряд ли призналась бы в этом кому-либо кроме тебя, и даже тебе скорее в письме, чем vivâ voce[99]. Эти подрывные и абсурдные чувства оказались мимолетны; я подавила их за пять минут. Надеюсь, они больше не вернутся, ведь они причинили мне такую жгучую боль. Никаких дальнейших шагов не было сделано по пути осуществления проекта, о котором я тебе писала, и в настоящее время скорее всего и не будет сделано, но мы с Эмили и Энн не перестаем думать об этом. Это наша Полярная звезда, и мы обращаем к ней взоры, когда бы нас ни посетило уныние. Подозреваю, что из-за тона моего письма ты решишь, что я несчастна. Но это совсем не так. Напротив, я осознаю, что, как у гувернантки, у меня отличное место. Однако то, что иногда мучит и преследует меня, это убеждение, что у меня нет естественных предпосылок к этому поприщу. Если бы требовалось только преподавать, то все шло бы гладко и легко; но жизнь у чужих людей, отчуждение от своей подлинной натуры, необходимость поддерживать холодный, сдержанный и бесстрастный вид – вот что мучительно… Не упоминай пока о нашем школьном проекте. Проект, еще не начавшийся, всегда под вопросом. Пиши мне чаще, дорогая моя Нелл, ты же знаешь, что твои письма бесценны. Твой «любящий ребенок» (раз ты решила так меня называть).

Ш.Б.

P.S. Я хорошо себя чувствую, не воображай, что это не так. Лишь одно чувство гложет меня (я должна упомянуть об этом, хотя и решила не делать этого). Это касается Энн. Ей столько приходится переносить; гораздо больше, чем когда-либо выпадало на мою долю. Когда я мысленно обращаюсь к ней, я всегда представляю ее в виде терпеливого гонимого странника. Я знаю, какая скрытая чувствительность свойственна ее натуре, когда ее обижают. Как бы мне хотелось быть рядом, чтобы хоть немного ее утешить. Она более одинока – обладает меньшим даром заводить друзей, чем даже я. Но довольно об этом».