Жизнь Шарлотты Бронте

Я сочла, что тетя поступила щедро, согласившись на дополнительную сумму, включающую отдельную комнату. Для нас это будет особая роскошь со многих точек зрения. Я сожалею о замене Брюсселя на Лилль по разным причинам, главным образом потому, что я не увижу Марту. Мери без устали посылала мне информацию. Она не жалела ни сил, ни денег. У Мери золотое сердце. У меня ведь всего две подруги – ты и она – непоколебимые и настоящие, в чью преданность и искренность я верю так же, как в Библию. Я вас обеих обременила – особенно тебя, но ты всегда берешь каминные щипцы и собираешь каленые угли на голову мою [102]. В последнее время мне нужно было писать письма в Брюссель, в Лилль, в Лондон. Я должна сшить много рубашек, спальных сорочек, карманных платочков и кармашков, и еще починить одежду. Каждую неделю с момента своего возвращения я рассчитывала увидеться с Бренуэллом, однако ему пока еще не удалось выбраться к нам. Но мы точно ожидаем его в следующую субботу. При таком положении дел могу ли я разъезжать с визитами? Ты меня до смерти мучаешь упоминаниями о разговорах у камина. Верь мне, у нас не будет такой возможности на долгие месяцы вперед. У меня на лице появляется интересное выражение старости, и когда мы увидимся в следующий раз, я точно буду носить чепец и очки».

Глава 11

Мне неизвестны все обстоятельства, которые привели к отказу от поездки в Лилль. С самого начала Шарлотту сильно притягивал Брюссель, и мысль о поездке туда, а не в какое-либо иное место, была оставлена только из-за информации о том, что школы там весьма посредственные. В ее письмах упоминается миссис Дженкинс, жена священника Британского посольства. По просьбе ее брата, живущего в нескольких милях от Хауорта священнослужителя и знакомого мистера Бронте, она наводила справки и наконец, почти отчаявшись, услышала о школе, казавшейся подходящей во всех отношениях. Они нашли одну английскую даму, жившую в семье принцев Орлеанских и преодолевшую вместе с ними все превратности судьбы. После того, как принцесса Луиза [103] обручилась с королем Леопольдом, эта дама последовала за ней в Брюссель в должности преподавательницы. Ее внучка получала образование в пансионе мадам Эже, и бабушка была так довольна обучением, что сообщила миссис Дженкинс об этом заведении, отозвавшись о нем самым лестным образом. В результате было решено, что мисс Бронте и Эмили следует направиться туда, если условия их устраивают. Господин Эже сообщил мне, что, получив письмо Шарлотты с очень определенными вопросами о том, сколько стоят всяческие услуги, обычно определяемые как «дополнительные», они с женой были так поражены простым и серьезным тоном письма, что сказали друг другу: «Это дочери английского пастора с ограниченными материальными возможностями, которые стремятся к учебе с тем, чтобы в дальнейшем обучать других, и для которых дополнительные затраты весьма ощутимы. Давай назначим определенную сумму, которая будет включать все услуги».

Так и поступили, соглашение было достигнуто, и сестры Бронте приготовились покинуть свое родное графство впервые в жизни, если исключить грустное и памятное пребывание в Кован-Бридж. Мистер Бронте решил сопровождать своих дочерей. К компании присоединились и Мери с братом, который был искушен в заграничных путешествиях. Первый визит Шарлотты в Лондон длился пару дней, и остановились они там, судя по одному из писем, в Кофейне каноников в переулке Патерностер[104], странной и старомодной таверне, о которой я еще расскажу.

Мистер Бронте отвез дочерей на улицу Изабеллы в Брюсселе, провел одну ночь у мистера Дженкинса и незамедлительно вернулся в свою глухую йоркширскую деревушку. Какой контраст по сравнению с ней должна была представлять бельгийская столица для этих девушек! Болезненно перенося каждое новое и непривычное знакомство – вдали от любимого дома и дорогих им болот, – они стойко держались благодаря своей непоколебимой воле. Вот что пишет Шарлотта об Эмили:

«Она училась с прилежанием и упорством, а после своего двадцатилетия поехала со мной в пансион на континенте. Следствием этого было все то же страдание и внутренний разлад, усиленный отвращением ее прямолинейной еретической и английской натуры от иностранной римско-католической среды. Она опять начала падать духом, но на сей раз выстояла исключительно благодаря своей решимости: оглядываясь на свою былую неудачу, она испытывала стыд и раскаяние и решила во что бы то ни стало преодолеть себя, хотя победа стоила ей дорого. Она не чувствовала себя счастливой до тех пор, пока не увезла свои столь тяжело добытые знания обратно в отдаленную английскую деревню, старый пасторский дом и пустынные холмы Йоркшира».