ЖЗЛ-Лев Толстой. Свободный человек

Здесь ключевое слово — «подражал». «Хотел быть им», выделяемое курсивом самим автором «Воспоминаний», оз­начает только высшую степень подражания — желание аб­солютного внутреннего и внешнего сходства с превозноси­мым человеком. Не случайно в следующих строках Толстой замечает, что понятие «любил» в отношении Сергея невер­но. «Николеньку я любил, а Сережей восхищался, как чем- то совсем мне чуждым, непонятным».

Это была не любовь... Вернее, не только любовь... Лю­бовь, конечно, тоже была. Лев любил Сергея всю жизнь, как и Сергей — Льва. Тем более что из четырех братьев только Лев и Сергей оказались долгожителями, да еще и почти со­седями по имениям. Ясная Поляна находилась в 35 верс­тах от Пирогова, где Сергей Николаевич жил и скончался в 1904 году, на шесть лет опередив младшего брата. Читая переписку братьев, и в молодости, и в старости, сразу чувс­твуешь эту глубокую, трепетную связь между двумя кровно связанными существами, которую не спутаешь ни с какой другой — ни с любовью мужчины и женщины, ни с хрис­тианской любовью. Недаром в народе говорят: две крови- ночки.

В 1902 году, незадолго до смерти, Сергей Николаевич в последний раз побывал в Ясной Поляне. Он, кажется, по­нимал, что это было именно в последний раз. Он не очень любил бывать у брата, после того как тот стал центром вни­мания и притяжения всего мира. Не потому что завидовал. Он никогда никому не завидовал. Но это мешало их непос­редственному братскому общению. И потом, человек ум­ный и всегда честный в отношении себя и других, он пони­мал дистанцию между собой и братом.

Вернувшись в Пирогово, он писал ему: «...давно мне ничего не было такого приятного, как мой приезд в Ясную, но у меня тоже была мысль о том, как бы я невольно не ска­зал или не сделал бы чего неприятного вам, что легко могло случиться, так как я отвык от людей, даже самых близких, и это был мой первый выезд из Пирогова после более трех лет, а у вас я встретил и венгерцев-криминалистов, и ев­реев-банкиров, и Бутурлина, и Абрикосовых, приехавших от Черткова, и всё это очень любопытно, но одичавшему человеку трудно; поэтому у меня всё время, как оказалось, был пульс горячечный, и я мог и сказать что-нибудь такое, что и не должен был говорить. Приехавши домой, я вспом­нил, что я не поговорил с тобой о многом, о чем именно хо­тел поговорить, но поговорить с тобой хотелось так много, что во всяком случае всего бы не успел; когда теперь при­дется увидаться, Бог знает».

Во время его приезда сделали фотографический сни­мок. Два старичка сидят друг напротив друга. Они похожи внешне, но дистанция между ними огромна! И кажется, не­даром старший брат отвел взгляд в сторону. В отличие от младшего, который смотрит в упор, как смотрел в это вре­мя уже на всех, никого и ничего не боясь. Этот знамени­тый взгляд, испытующий, пронизывающий, проникающий в самую душу, описали многие, кто бывал в Ясной Поляне в последние годы жизни писателя. На брата он, конечно, смотрит не так. Но смотрит — в упор. А Сергей Николае­вич — в сторону.

Жизнь всё изменила и расставила по своим местам. Тот, кому Лёва хотел подражать (хотел быть им), стал обычным тульским помещиком. Да, по-своему интересным. Свое­нравным. Аристократом в самом точном смысле этого сло­ва. Он жил в своем имении, как в з&мке, почти безвыездно, как старик Болконский в «Войне и мире», ни в ком и ни в чем не нуждаясь. Даже — в Церкви, которую не любил, иг­норировал, не исповедуясь и не причащаясь десятками лет и вступая в конфликт с тульской консисторией*.

Всё равно — обыкновенным помещиком.

После его жизни не осталось ничего выдающегося. Да­же красивую усадьбу его, Пирогово, в которой любил бы­вать младший брат, задумавший здесь «Хаджи-Мурата», сожгли мужики в 1919 году. И будем откровенны: сожгли еще и потому, что не очень любили покойного хозяина — он был с ними слишком суров. Находившийся в этом же имении дом его сестры Марии Николаевны не сожгли. Ее мужики любили.

«...с Сережей мне хотелось только подражать ему, — пишет Толстой в «Воспоминаниях», еще и еще раз назы­вая это слово. — С первого детства началось это подража­ние. Он завел кур, цыплят своих, и я завел таких же. Едва ли это было не первое мое вникновение в жизнь животных.

"Консистория Русской православной церкви — учреждение при епископе по управлению епархией.

Помню разной породы цыплят: серенькие, крапчатые, с хохолками, как они бегали на наш зов, как мы кормили их и ненавидели большого голландского, старого, облезлого петуха, который обижал их. Сережа и завел этих цыплят, выпросив их себе; то же сделал и я, подражая ему. Сережа на длинной бумажке рисовал и красками расписывал (мне казалось, удивительно хорошо) подряд разных цветов кур и петушков, и я делал то же, но хуже».

Подражая, всегда делаешь хуже. Так и в Казани Лев не­удачно подражал Сергею, блестящему студенту математи­ческого факультета, ученику самого Николая Ивановича Лобачевского.