ЖЗЛ-Лев Толстой. Свободный человек

Тургенев здесь не просто упомянут. Он был верхов­ным литературным авторитетом пятидесятых—шестидеся­тых годов в то время, когда два брата, Лев и Николай, всту­пали на писательское поприще. Лев сделал это первым, в сентябре 1852 года опубликовав в журнале «Современник» повесть «Детство». Спустя месяц Николай читал ему вслух свой очерк «Охота на Кавказе», который сам же Лев послал редактору «Современника» поэту Некрасову. Некрасов на­шел, что Николай «тверже владеет языком», чем младший брат. Высоко ценил его и Тургенев, с которым они были дружны. Все данные, чтобы стать писателем, были у Нико- леньки, а не у Лёвы. Ведь Лёва только всем подражал. Даже кур собственных нарисовать не мог, воровал у Сережи. Ни- коленька придумал «Фанфаронову гору», на которую обе­щал вести братьев, если они выполнят три условия: во-пер­вых, стать в угол и не думать о белом медведе; во-вторых, пройти, не оступившись, по щелке между половицами; в-третьих, в продолжение года не видать зайца, живого или мертвого и даже жареного. Понятно, что абсолютно не­выполнимым было уже первое условие. Николенька был весь в мать. Неистощимый выдумщик! «Воображение у не­го было такое, что он мог рассказывать сказки или исто­рии с привидениями или юмористические истории в духе m-me Radcliff[9] без остановки и запинки целыми часами и с такой уверенностью в действительность рассказываемо­го, что забывалось, что это выдумка». В это же время он ри­совал чертей в самых разнообразных позах, и эти рисунки «тоже были полны воображения и юмора».

Николай, если можно так выразиться, и Кавказ «приду­мал» для Льва. Ведь это за своим старшим братом он пом­чался туда весной 1851 года, потому что жизнь его в это время была такая «безалаберная, распущенная, что он был готов на всякое изменение ее». То есть и здесь он брату под­ражал.

Николай умер рано, в 1860 году, от чахотки во фран­цузском городке Гиере на руках Льва. Но, сравнивая «Дет­ство» с «Охотой на Кавказе», можно с уверенностью ска­зать, что великим писателем Николай не стал бы. Слог-то твердый, а дыхания гения нет. Нет того ангела-утешителя, который прилетает к детской кроватке, чтобы утереть дитя­ти слезы («Детство»).

Главной чертой Николая, которую он тоже унаследовал от матери, была «середина». «Не эгоизм и не самоотверже­ние, — пишет о нем Толстой, — а строгая середина. Он не жертвовал собой никому, но никогда никому не только не повредил, но не помешал. Он и радовался, и страдал в се­бе одном».

Может быть, поэтому Толстой и не нашел для него в своей прозе подходящего героя. Что в жизни хорошо, для литературы не годится. Например, Сергей отразился в об­разе Андрея Болконского. Безупречные манеры, внешний вид, острословие. Но Андрей Болконский, в отличие от Сергея, был карьеристом — конечно, не в пошлом, а в «на­полеоновском» смысле. Сергей карьеристом не был. И по той же самой причине — не было тщеславия. Слишком рав­нодушен к «мнению людей».

Равнодушен к нему был и Дмитрий. Митя с детства был серьезен. «И я тоже хотел в этом подражать ему», — при­знаётся Толстой. В раннем возрасте Дмитрий, может быть, под влиянием тетушки Ёргольской, стал очень религиоз­ным. «Религиозные стремления, естественно, направили его на церковную жизнь. И он предался ей, как он всё де­лал, до конца. Он стал есть постное, ходить на все церков­ные службы и еще строже стал относиться к себе». То же случится с самим Толстым в конце семидесятых годов, в начале «духовного переворота». Он тоже станет есть пост­ное и ходить на все церковные службы, пока не разочару­ется в Церкви. Выходит, что и здесь Лёва вроде бы подра­жал Мите.

Даже знаменитое толстовское «опрощение» придумал не он, а Митя. «Он не танцевал и не хотел этому учиться, студентом не ездил в свет, носил один студенческий сюр­тук с узким галстуком...» Однажды Митя заявился к князю Дмитрию Александровичу Оболенскому в фуражке и нан­ковом пальто, под которым... ничего не было. «Он находил это излишним». У Оболенского были гости, и он предло­жил визитеру раздеться, но тот сел в пальто посреди зала и, не стесняясь присутствием гостей, обратился к князю с вопросом: где ему «лучше служить, чтобы принести больше пользы?».

Дмитрий умер раньше Николая, в 1856-м. Тоже от ча­хотки. До этого с ним случился «переворот»: дотоле вед­ший правильный образ жизни, он «вдруг стал пить, курить, мотать деньги и ездить к женщинам». Впрочем, и здесь он оказался «серьезен». «Ту женщину, проститутку Машу, ко­торую он первую узнал, он выкупил и взял к себе».