ЖЗЛ-Лев Толстой. Свободный человек

Он оставался «в барышах» в результате всех поражений. Не были исключением и три беспутных года, проведенные в Москве и Петербурге, когда он оказался «без денег и кру­гом должен».

В июне 1850-го он пишет в дневнике: «Зиму третьего го­да я жил в Москве, жил очень безалаберно, без службы, без занятий, без цели; и жил так не потому что, как говорят и пишут многие, в Москве все так живут, а просто потому что такого рода жизнь мне нравилась».

Ему нравилось, что «все гостиные открыты для него, на каждую невесту он имеет право иметь виды» и «нет ни од­ного молодого человека, который бы в общем мнении све­та стоял выше его». В Москве он поселился в районе Арба­та во флигеле дома поручицы Дарьи Ивановны Ивановой в Малом Николопесковском переулке, где проживала семья Перфильевых. Василий Степанович Перфильев, или «Ва­сенька», как называет его Толстой в дневнике, был женат на дочери скандально знаменитого Федора Ивановича Тол­стого-Американца, двоюродного дяди Льва Толстого, изоб­раженного Пушкиным в «Евгении Онегине» в виде дуэлян­та Зарецкого и Грибоедовым в «Горе от ума» в случайном образе, который мелькает в монологе Репетилова:

Не надо называть, узнаешь по портрету: Ночной разбойник, дуэлист, В Камчатку сослан был, вернулся алеутом, И крепко на руку нечист...

Перфильев был чиновником и занимал разные ад­министративные должности. В семидесятые годы он да­же стал московским губернатором. В то же время это был беспечный и легкомысленный человек. Его имя в раннем дневнике Толстого часто упоминается в связи с кутежа­ми. По-видимому, Перфильев послужил прототипом само­го беспутного, но и самого симпатичного персонажа «Ан­ны Карениной» — Стивы Облонского. Самому Перфильеву это сравнение не нравилось, и Толстой из деликатности его отрицал. Но свояченица Толстого Татьяна Андреевна Куз- минская и сослуживец Перфильева Владимир Константи­нович Истомин утверждали, что между Стивой и «Васень­кой» было несомненное сходство.

Светская жизнь в Москве предполагала игру в карты, и Толстой отдал дань этой традиции. Здесь сказалось и отме­ченное в нем братом Сергеем «презрение к деньгам». «Мне не нравится то, что можно приобрести за деньги, но нра­вится, что они были и потом не будут — процесс истребле­ния», — писал он в дневнике.

В результате Лев проиграл большую сумму денег неко­ему Орлову. Но вместо того чтобы уехать в Ясную Поляну, как сначала собирался и обещал в письме Ёргольской («Те­перь мне всё это страшно надоело, я снова мечтаю о своей деревенской жизни и намерен скоро к ней вернуться»), сбе­жал в Санкт-Петербург.

Это было именно бегство, а не сознательный поступок, что понятно из другого письма тетушке Ёргольской. Уезжа­ли в Петербург два его московских приятеля, Озеров и Фер­зей. У Толстого были деньги, и он «сел в дилижанс и поехал вместе с ними».

Из Петербурга Толстой отправляет брату Сергею отча­янное письмо с просьбой во что бы то ни стало раздобыть денег, потому что на нем висит «проклятый орловский долг». Вместе с другими долгами это составляло 1200 руб­лей серебром, и он умоляет брата выручить его за счет про­дажи хлеба, а если одного хлеба будет недостаточно, то и «Савина леса».

Он начинает проматывать наследство отца.

Ведь что такое лес в полустепной Тульской губернии? Это — золото! Вспомним разговор Нехлюдова и Чурисенка в «Утре помещика». Лес — это то, что легче всего продать и труднее всего приобрести. Ясная Поляна — красивое на­звание, но вспомним, как называет ее Толстой в «Войне и мире». Лысые Горы.

Но карточный долг — долг чести! И старший брат с по­ниманием относится к просьбе младшего. «Лес твой про­дал...» — пишет он ему и обещает «вперед 1100 рублей». Но к этому времени Лев успел наделать новых долгов, ув­лекшись игрой в бильярд. 1 мая он пишет Сергею еще од­но отчаянное письмо, где просит продать уже деревню Ма­лую Воротынку, доставшуюся ему по наследству вместе с Ясной Поляной. «Ты, я думаю, уже говоришь, что я самый пустяшный малый; и говоришь правду. — Бог знает, что я наделал! — Поехал без всякой причины в Петербург, ни­чего там путного не сделал, только прожил пропасть денег и задолжал. — Невыносимо глупо. — Ты не поверишь, как это меня мучает. — Главное — долги, которые мне нужно заплатить, и как можно скорее, потому что ежели я их за­плачу нескоро, то я сверх денег потеряю и репутацию».

В этом же письме он ищет себе оправдания: «Я знаю, ты будешь ахать, но что же делать, глупости делают раз в жиз­ни. Надо было мне поплатиться за свою свободу и филосо­фию, вот я и поплатился».

На самом деле Петербург поначалу подействовал на не­го отрезвляюще. Петербургская жизнь сильно отличалась от московской. В Москве-матушке всякий молодой чело­век с именем и титулом, имеющий небольшой доход и не имеющий никакого образования и положения по службе, был желанным гостем в любом светском собрании. Петер­бург же предъявлял молодым людям другой счет...