ЖЗЛ-Лев Толстой. Свободный человек

По-видимому, разговор о Сереже произошел между Николаем и Львом в Покровском на праздновании Нового года. И любопытно, что теперь уже младший брат, «самый пустяшный малый», высказывал свои опасения по поводу старшего.

В декабре 1850 года Сергей написал Льву в Москву не­сколько писем, в которых просил устроить его дела, и фи­нансовые, и связанные со службой. Но это была небольшая перемена ролей. Сам Лев признавался, что перед отъездом на Кавказ вел в Москве «совершенно скотскую» жизнь. Карты, долги, те же цыгане... И отсутствие хоть какого-ни­будь труда...

Это была жизнь барчука, который хотел стать аристок­ратом, понимая это как совокупность внешних манер с умением поставить себя в обществе.

О состоянии ума молодого Толстого можно судить по одному эпизоду в Казани, где Лев и Николай оказались по пути на Кавказ. Этот эпизод рассказал П. И. Бирюков со слов самого Льва Николаевича.

«Настроение Льва Николаевича во время этой поездки продолжало быть самое глупое, светское. Он рассказывал, как именно в Казани брат его заставил его почувствовать его глупость. Они шли по городу, когда мимо них проехал какой-то господин на долгуше, опершись руками без перча­ток на палку, упертую в подножку.

Как видно, что какая-то дрянь этот господин.

Отчего? — спросил Николай Николаевич.

А без перчаток.

Так отчего же дрянь, если без перчаток? — с сво­ей чуть заметной ласковой, умной насмешливой улыбкой спросил Николай Николаевич».

Зачем он отправился на Кавказ? Скорее всего, его уговорил Николенька. Но, судя по дневнику Льва, меж­ду братьями во время встречи в Покровском не было настоящего взаимопонимания. «Был в Покровском, ви­делся с Николенькой, он не переменился, я же очень много, и мог иметь на него влияние, ежели бы он не был столько странен; он или ничего не замечает и не любит меня, или старается делать, как будто он не замечает и не любит».

Еще осенью 1848 года Толстой едва не уехал в Сибирь со своим будущим зятем Валерианом Толстым. Он вскочил к нему в тарантас в одной блузе, без шапки, и не уехал, воз­можно, только потому, что забыл шапку. Таким же образом через год он бежал из Москвы в Петербург, вскочив в дили­жанс к товарищам.

В письме тетеньке Т. А. Ёргольской Толстой назвал отъезд на Кавказ «coup de tete» — «внезапной фантазией». Она тоже считала, что, «отправляясь на Кавказ, он не стро­ил никаких планов. Его юное воображение говорило ему: в значительных обстоятельствах человек должен отдаваться на волю случая, этого искусного регулятора всего» (запись в дневнике).

Тетушка лучше других понимала характер племянника. Во всём, что не касалось внутреннего мира, он был абсо­лютным фаталистом. Легко менял внешние условия жизни, отдаваясь на волю случая. Легко бросил университет, легко оставил хозяйство и легко отказался от светской жизни ра­ди суровой службы на Кавказе. Ну а Николенька? Сыграл роль подручного случая.

Но, разумеется, для этого внезапного отъезда, а про­ще говоря, бегства, были свои причины. О них говорится в начале повести «Казаки», где рассказывается об отъезде на Кавказ князя Оленина, альтер эго автора. Толстой бежал на Кавказ, запутавшись в долгах, в женщинах, в «скотской» жизни, надеясь, что кавказская природа, воспетая русски­ми поэтами и прозаиками, а также опасная служба повер­нут его на путь истинный.

Не случайно черновое название повести было «Беглец». Поездка на Кавказ была организована братьями в стиле ро­мантического приключения. До Саратова ехали на лоша­дях, а оттуда до Астрахани арендовали большую лодку с па­русом, лоцманом и двумя гребцами. Лодка была настолько большой, что на ней поместилась их коляска. Почти месяц длился этот вояж. Впоследствии Толстой вспоминал о нем как о «лучших днях своей жизни».

По дороге, в Казани, как и положено в романтическом путешествии, он испытал любовь к Зинаиде Молоствовой, подруге сестры Маши по Родионовскому институту. «Она не была красавицей, — писала об этой девушке ее племян­ница, — но удивительно стройна, обаятельна и интересна». Зинаида была почти невестой чиновника особых поруче­ний Николая Васильевича Тиле, и это придавало их любви какой-то зыбкий, призрачный и потому особенно волную­щий характер. На балу в Родионовском институте Зинаи­да Молоствова танцевала мазурку почти исключительно с Толстым. Видимо, он тоже нравился девушке. На Кавказе он запишет в дневнике: «Помнишь Архиерейский сад, Зи­наида, боковую дорожку. На языке висело у меня призна­ние, и у тебя тоже. Мое дело было начать; но, знаешь, отче­го, мне кажется, я ничего не сделал. Я был так счастлив, что мне нечего было желать, я боялся испортить свое... не свое, а наше счастье».

Он хотел отправить Зинаиде письмо с Кавказа, но... не знал ее отчества — Модестовна. Так, ничем, и закончилась эта первая в жизни Толстого история любви.

Оказавшись в казачьей станице Старогладковской, где служил Николенька, он 30 мая 1851 года пишет в дневнике: «Как я сюда попал? Не знаю. Зачем? Тоже...»