ЖЗЛ-Лев Толстой. Свободный человек

Жизнь и служба на Кавказе оказали громадное вли­яние на Толстого. В будущем он признается в «посмерт­ной любви» к Кавказу. «Он (Лев Николаевич. — П. Б.) час­то говорил мне, что лучшие воспоминания его жизни при­надлежат Кавказу», — писала его жена Софья Андреевна. О Кавказе будут написаны шедевры Толстого — повести «Казаки» и «Хаджи-Мурат», рассказ «Кавказский пленник» и др.

А пока 20 января 1854 года он едет из Старогладков- ской в Старый Юрт в надежде получить Георгиевский крест. Однако его не представили к награде. Толстой по­кидает Кавказ обычным солдатом и без «Георгия». Толь­ко в Туле из газеты «Русский инвалид» он узнает, что еще 9 января 1854 года был произведен в самый нижний офи­церский чин — прапорщика. Не слишком завидная карьера после двух с половиной лет на войне!

Однажды он чудом избежал смерти. Об этой истории он рассказывал личному врачу Душану Маковицкому в при­сутствии жены Софьи Андреевны.

«— Ехали мы в Грозный, шла этот раз оказия, солдаты идут спереди и сзади, и я ехал с моим кунаком Садо — мир­ным чеченцем.

И с Полторацким, — добавила Софья Андреевна.

65

И перед тем я только что купил кабардинскую ло­шадь — темно-серую, с широкой грудью, очень красивую,

3 П. Басинскийс огромным прбездом (знаете, что такое прбезд? Что ры­си равно; ходак — такую лошадь зовут ходаком) — но сла­бую для скачек. А сзади ехал Садо на светло-серой лоша­ди, ногайской, степной (там были ногайцы-татары) — была на длинных ногах, с кадыком, большой головой, поджарая, очень некрасивая, но резвая. Поехали втроем. Садо кри­чит мне: "Попробуй мою лошадь", и мы пересели. И тут очень скоро после того выскочили из лесу, с левой сторо­ны, на нас человек восемь—десять и кричат что-то по-свое­му. Садо первый увидал и понял. Полторацкий на артилле­рийской лошади пустился скакать назад. Его очень скоро догнали и изрубили. У меня была шашка, а у Садо ружье не­заряженное. Он им махал, прицеливался и таким способом уехал от них. Пока они переговаривались с Садо, я ускакал на лошади, а он за мной. Меня спас особенный случай — что я пересел на его лошадь».

Что он думал и чувствовал, когда покидал Кавказ прос­тым солдатом? Его старший брат Сергей, прослужив в гвар­дии год и ведя там весьма привольный образ жизни, вышел в отставку в чине капитана. Толстой покидал Кавказ в смя­тенных чувствах.

Вот что он пишет в дневнике 7 июля 1854 года в Буха­ресте:

«Что я такое? Один из четырех сыновей отставного под­полковника, оставшийся с 7-летнего возраста без родите­лей под опекой женщин и посторонних, не получивший ни светского, ни ученого образования и вышедший на волю 17-ти лет, без большого состояния, без всякого обществен­ного положения и, главное, без правил; человек, расстро­ивший свои дела до последней крайности, без цели и на­слаждения проведший лучшие годы своей жизни, наконец, изгнавший себя на Кавказ, чтоб бежать от долгов и, глав­ное, привычек, а оттуда, придравшись к каким-то связям, существовавшим между его отцом и командующим арми­ей, перешедший в Дунайскую армию 26 лет, прапорщиком, почти без средств, кроме жалования (потому что те сред­ства, которые у него есть, он должен употребить на уплату оставшихся долгов), без покровителей, без уменья жить в свете, без знания службы, без практических способностей; но — с огромным самолюбием!»

Толстой беспощадно казнит себя. Он и «дурен собой», и «нечистоплотен», и «раздражителен», и «скучен для дру­гих», и «нескромен», и «нетерпим», и «стыдлив, как ребе­нок». Он «почти невежда». Он «невоздержан», «нерешите­лен», «непостоянен», «глупо тщеславен» и «пылок, как все бесхарактерные люди». Он «не храбр». Он «ленив». Впро­чем, он «умен», но «ум мой еще никогда не был ни на чем основательно испытан». Впрочем, он «честен» и любит «добро», «сделал привычку любить его». Но при этом «так честолюбив», что «боюсь, я могу выбрать между славой и добродетелью первую, ежели бы мне пришлось выбирать».

С одной стороны, осознание своих недостатков — ог­ромный прогресс на пути их преодоления. С другой — человек, находящийся в состоянии непрерывного само­бичевания, неспособен к практической деятельности. Это свое состояние Толстой описал в дневнике 4 июля 1851 года, в самом начале кавказской службы: «Я, ког­да просыпаюсь, испытываю то, что трусливая собака пе­ред хозяином, когда виновата». И вот, спустя три года, ничего не изменилось! Невольно напрашивается мысль, что лучшим выбором для молодого Толстого было пой­ти в монахи. Там, под руководством сильного духовного наставника, он мог бы найти себя. Но эта мысль ни ра­зу не встречается в его дневнике. Вместо этого он опять идет на войну. После службы в Румынии, где едва он не принял участие в штурме турецкой крепости Силистрия (штурм отменили за час до его начала), он оказывается в осажденном Севастополе.

Появление в Крыму, близ Евпатории, англо-франко- турецких войск 2 сентября 1854 года глубоко взволновало Толстого. «Высадка около Севастополя мучит меня», — пи­шет он, находясь в Кишиневе. И подает рапорт о переводе в Крым.