Журнал должен был называться «Военный листок». Одним из его редакторов планировал быть Толстой. Идея его состояла в том, чтобы о войне и армии писать в более свободном и художественном ключе, нежели в официальном армейском органе — газете «Русский инвалид». Толстой со всей страстью взялся за это дело. Именно на него он собирался потратить 1500 рублей, которые получил от своего зятя Валериана Толстого, продавшего по его просьбе на вывоз большой яснополянский дом. Это несколько поправляет известный факт, что в Крыму Толстой
Почему?
Проект журнала был представлен на одобрение командующему Крымской армией князю Горчакову, и тот послал его в Петербург на рассмотрение военного министра с последующей передачей царю. Ответ министра был такой:
«Его Величество, отдавая полную справедливость благонамеренной цели, с каковою предположено было издавать сказанный журнал, изволил признать неудобным разрешить издание оного, так как все статьи, касающиеся военных действий наших войск, предварительно помещения оных в журналах и газетах, первоначально печатаются в газете "Русский инвалид" и из оной уже заимствуются в другие периодические издания. Вместе с сим Его Императорское Величество разрешает г. г. офицерам вверенных вашему сиятельству войск присылать статьи свои для помещения в "Русском инвалиде"».
Последняя фраза особенно возмутила Толстого! По сути, ему и другим офицерам
Но можно понять и царя. «Военный листок», так или иначе, задумывался как орган, «оппозиционный» «Русскому инвалиду». Сам дух этого журнала был рассчитан на свободное,
Запрет журнала тяжело переживался Толстым. Это была очередная его неудача, связанная со слишком идеальными представлениями о жизни. И вот тогда, на стоянке на реке Бельбек близ Севастополя, он во время непрерывной карточной игры и проиграл в штос[14] те полторы тысячи, что прислал ему Валериан. Толстой вполне осознавал постыдность этого поступка. Он пишет в дневнике: «Два дня и две ночи играл в штос. Результат понятный — проигрыш всего — яснополянского дома. Кажется, нечего писать — я себе до того гадок, что желал бы забыть про свое существование».
Трехэтажный дом, который начинал строить еще дед Толстого Н. С. Волконский, а закончил отец, был разобран на части и перевезен в село Долгое, где простоял пустым до 1913 года, когда его сломали местные крестьяне.
В «крымский период» Толстой продолжает внутренне метаться, как это ранее происходило на Кавказе. Он играет в карты, и всегда неудачно, так что офицеры, жалея его, иногда отказываются садиться с ним за игру. И в то же время пишет «Проект о переформировании армии», который намеревается подать новому царю. (После смерти Николая I 18 февраля 1855 года и воцарения Александра II всё русское общество жило ожиданием серьезных реформ.) Но обратим внимание на тон записки в ее второй редакции:
«Русский офицер, по большинству, есть человек не способный ни на какой род деятельности, кроме военной службы. Главные цели его на службе суть приобретение денег. Средства к достижению ее — лихоимство и угнетение. Русский офицер необразован или потому, что не получал образования, или потому, что утратил его в сфере, где оно бесполезно и даже невозможно, или потому, что презирает его как бесполезное для успеха на службе».
Понятно, что подобный проект не мог быть подан государю.
По воспоминаниям служивших с Толстым в Севастополе офицеров, молодой подпоручик легко находил общий язык с боевыми товарищами и даже был душой офицерских собраний. Он был незаносчив, остроумен, азартен в игре, любил выпить (но никогда его не видели пьяным), рассказывал анекдоты, играл на рояле и пел шуточные песни на армейские темы собственного сочинения, самой известной из которых была песня о сражении на реке Черной 4 августа 1855 года: «Как четвертого числа / Нас нелегкая несла / Горы отбирать...» В этой песне незло высмеивалось всё высшее начальство, включая и любимого Толстым князя Горчакова. Есть легенда, что эту песню распевали не только офицеры, но и простые солдаты. Толстой был храбр и постоянно просился добровольцем на вылазки к врагам. Оказавшись в Севастополе на самом опасном 4-м бастионе, он ни разу не показал себя трусом.