ЖЗЛ-Лев Толстой. Свободный человек

Но вот что интересно. В старости, в разговоре с близ­кими и гостями Ясной Поляны, Толстой утверждал, что во время участия в двух войнах, Кавказской и Крым­ской, не убил ни одного человека. Не потому что избегал убийства. Так вышло.

В Севастополе Толстой начинал служить команди­ром взвода, а закончил кампанию командиром Горной батареи. Но по большей части он находился либо в ре­зерве, как на реке Бельбек, либо в обороне, как на 4-м бастионе, но не принимал участия в прямых сражени­ях. Единственное серьезное столкновение с неприятелем, в котором Толстой принял участие, это печально извест­ное сражение на реке Черной 4 августа 1855 года, где по­тери русских войск составили больше восьми тысяч чело­век и где погибли три генерала — Николай Андреевич Ре- ад, Петр Владимирович Веймарн и Павел Александрович

Вревский. (Говорили, что барон Вревский, который был инициатором этого сражения, сознательно искал своей ги­бели.) В день битвы Толстой с двумя горными орудиями примкнул к конной батарее Порфирия Николаевича Гле- бова. Но стрелять ему не пришлось — не было приказа.

Другая особенность военной службы Толстого была в том, что он категорически отказывался присваивать ка­зенные деньги. А это было нормой в армии и не только не признавалось преступлением, но считалось почти закон­ной частью офицерского дохода. Запустить руку в полко­вую казну называлось «безгрешные доходы». Например, они выходили от неистраченного фуража. Из этих «дохо­дов» складывалась и «благоразумная экономия» — деньги, которые должен был иметь на руках командир на случай непредвиденных расходов по своему подразделению. Все офицеры понимали и справедливость «безгрешных дохо­дов», и необходимость «благоразумной экономии». Но не Толстой! По воспоминаниям полковника Юлиана Игна­тьевича Одаховского, молодой подпоручик, «сделавшись командиром батареи, взял да и записал на приход весь ос­таток фуража по батарее. Прочие батарейные командиры, которых это било по карману и подводило в глазах началь­ства, подняли бунт...». О том же пишет и другой свидетель, Николай Александрович Крылов: «Рассказывали, что он до такой степени был брезглив к казенным деньгам, что про­поведовал офицерам возвращать в казну даже те остатки казенных денег, когда офицерская лошадь не съест поло­женного ей по штату».

Одаховский также утверждает, что у его сослуживца «были вечные столкновения с начальством. Всякое замеча­ние старшего в чине вызывало со стороны Толстого немед­ленную дерзость или едкую, обидную шутку».

Иными словами, Толстой был слишком сложной и тщеславной личностью, чтобы вполне вписаться в офицер­скую среду. И он снова мечется, опять не находит себя.

Вот характерный факт. Прибыв в Севастополь в ноябре 1854 года, он испытал восторг от осознания, что оказался в том месте, где решается историческая судьба России. И по­началу ему всё нравится! «Дух в войсках, — пишет он брату Сергею Николаевичу, — свыше всякого описания. Во вре­мена Древней Греции не было столько геройства. Корни­лов, объезжая войска, вместо "Здорово, ребята!" говорил: "Нужно умирать, ребята, умрете?", и войска кричали: "Ум­рем, ваше превосходительство! Ура!"».

Это написано 20 ноября. А три дня спустя в Эски-Ор- де, куда его направили в резерв, он пишет совсем иное: «В поездке этой я больше, чем прежде, убедился, что Россия или должна пасть, или совершенно преобразоваться. Всё идет навыворот, неприятелю не мешают укреплять своего лагеря, тогда как это было бы чрезвычайно легко, сами же мы с меньшими силами, ниоткуда не ожидая помощи, с ге­нералами, как Горчаков, потерявшими и ум, и чувство, и энергию, не укрепляясь, стоим против неприятеля и ожи­даем бурь и непогод, которые пошлет Николай Чудотво­рец, чтобы изгнать неприятеля. Казаки хотят грабить, но не драться, гусары и уланы полагают военное достоинство в пьянстве и разврате, пехота в воровстве и наживании денег. Грустное положение и войска и государства».

И уж совсем неожиданно, сравнивая русских солдат с французскими и английскими, он отдает предпочтение врагу: «Я часа два провел, болтая с ранеными французами и англичанами. Каждый солдат горд своим положением и ценит себя; ибо чувствует себя действительно пружиной в войске. Хорошее оружие, искусство действовать им, моло­дость, общие понятия о политике и искусствах дают ему со­знание своего достоинства. У нас бессмысленные ученья о носках и хватках, бесполезное оружие, забитость, старость, необразование, дурное содержание и пища убивают в нем последнюю искру гордости и даже дают ему слишком вы­сокое понятие о враге».

Неужели за три дня настроение так переменилось? Только что была «Древняя Греция»...

Эти перепады настроения можно объяснить одним: он не находит себя в армии. Конечно, он шел сюда еще и в рас­чете на военную карьеру. Пример старшего брата Николая, память о деде, генерале «времен Очаковских и покоренья Крыма», об отце, герое войны с Наполеоном, разогревали его здоровое тщеславие и давали надежду, что и он пойдет по их пути.

Но...