ЖЗЛ-Лев Толстой. Свободный человек

И он тоже жил в Ясной Поляне. Его-то Сонечка и раз­рывала на куски в своем сне. Она не могла простить мужу, что его первый сын рожден не от нее, а от какой-то «бабы», «толстой», «белой», «ужасной». Это было выше ее сил.

И еще, благодаря дневнику, она чувствовала себя вто­рой женой после Аксиньи.

Отдав свои молодые дневники невесте, Толстой совер­шил и еще одну роковую ошибку. Он подарил Соне пра­во считать себя «жертвой». Это чувство жертвы она куль­тивировала в себе с самого начала их совместной жизни. Дневники будут «аукаться» Толстому на протяжении всех их семейных отношений. «Скелет в шкафу» обрастет пло­тью, напитается кровью и станет причиной тяжелых кон­фликтов.

Но, возможно, Толстой не мог поступить иначе. Вопро­сы о прежней жизни так или иначе поднимались бы.

Так и началась их семья.

Неимоверное счастье

С приездом в Ясную Поляну всё началось плохо.

Это было как бы продолжение тяжелого отъезда из Моск­вы. Толстой был недоволен, что его молодая жена горько плакала при расставании с прежней семьей. «Он тогда не понял, — писала Софья Андреевна, — что если я так страст­но, горячо любила свою семью, — то ту же способность любви я перенесу на него и на детей наших».

Встречали их хлебом-солью Ёргольская и брат Сергей Николаевич. Татьяна Александровна придирчиво осматри­вала новую хозяйку. Едва ли она была счастлива оттого, что уступала ей свое главное женское место в доме. А новоис­печенной графине недавно исполнилось 18 лет. Справится ли она с домом?

По всей видимости, сама Ёргольская не была образцо­вой хозяйкой, тем более что в этом доме она всегда чувство­вала себя приживалкой. Дом показался Соне грязным. Ког­да-то братья Толстые спали здесь просто на полу, на сене, без простыней. И по всему дому стоял запах сена, как на сеновале. Вокруг дома рос бурьян. Слуги были неопрятны. И сам хозяин расхаживал по дому в одном халате с отстеги­вающимися полами, который ночью служил ему пижамой. Ели железными вилками. Повар часто был пьян. Однажды Соня с ужасом нашла в своей тарелке с супом «отвратитель­ного паразита».

Первая же ночь, проведенная с молодой женой в усадьбе, оказалась для Толстого «тяжелой». За утренним кофе оба чувствовали себя неловко. Словом, всё шло как-то не так...

Тем не менее в первый день пребывания с Соней в Яс­ной Поляне Толстой записывает в дневнике: «Неимоверное счастье... Не может быть, чтобы это всё кончилось только жизнью».

«Неутомимая Sophie», как называла Соню Александ­ра Андреевна Толстая, оказалась превосходной хозяйкой. В доме был наведен, насколько это было вообще возмож­но в деревне, идеальный порядок. Появились простыни, скатерти, столовое серебро (единственное приданое Со­нечки). На всех слуг были надеты белые колпаки, чтобы «отвратительные паразиты» больше не падали в тарелки с супом. На лакеев — белые перчатки. Все дорожки вок­руг дома были расчищены, бурьян выполот и посажены цветы.

На животе хозяйки неизменно висела большая связ­ка ключей от всего дома. Когда Сонечка забеременела, эта связка на ее животе бренчала довольно забавно. Деньгами заведовал муж, но всегда давал жене столько, сколько она просила, не спрашивая, на что.

Свой кабинет Толстой поначалу организовал в «комна­те под сводами» (есть знаменитый рисунок Ильи Ефимови­ча Репина, где Толстой пишет в «комнате под сводами»). На самом деле изначально эта комната была просто полупод­валом, где хранились продукты. И сегодня можно видеть в ее стенах кольца, на которых раньше висели окорока.

Быстро освоившись в домашнем и приусадебном хо­зяйстве и полюбив яснополянскую природу, Сонечка тем не менее всё-таки тяготилась деревенской жизнью. Уж слишком она отличалась от того, что она видела в Москве, в Кремле и даже в милом Покровском.

В апреле 1863 года, на Пасху, она пишет младшей сес­тре в Москву: «Скучно мне было встречать праздники, ты ведь понимаешь, всегда в праздники всё больше чувству­ешь, вот я и почувствовала, что не с вами, мне и стало груст­но. Не было у нас ни веселого крашения яиц, ни всенощ­ной с утомительными 12-ю Евангелиями, ни плащаницы, ни Трифоновны (экономки Берсов. — П. Б.) с громадным куличом на брюхе, ни ожидания заутрени, ничего... И такое на меня напало уныние в Страстную Субботу вечером, что принялась я благим матом разливаться, плакать. Стало мне скучно, что нет праздника. И совестно мне было перед Лё­вочкой, и делать нечего...»