ЖЗЛ-Лев Толстой. Свободный человек

Вдруг на пике семейного счастья в начале «Войны и ми­ра» появляется монолог князя Андрея, обращенный к Пье­ру Безухову: «Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не пе­рестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты

5 П. Басинский

не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непопра­вимо. Женись стариком, никуда не годным... А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам... Моя жена... прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым!»

Вдруг в «Анне Карениной» читаем: «И, счастливый се­мьянин, здоровый человек, Левин был несколько раз так близок к самоубийству, что спрятал шнурок, чтобы не по­веситься на нем, и боялся ходить с ружьем, чтобы не застре­литься».

Откуда эти мысли?

Толстому тесно в семье. Тесно быть помещиком. И да­же писателем. Его могучая натура влечет его куда-то еще. Он только не может понять — куда? При этом он па­радоксальным образом отдает все свои силы писатель­ству, помещичьему хозяйству и настаивает на том, чтобы жена непрерывно рожала и рожала.

И зачем-то учит греческий язык.

Будто бы для того, чтобы читать Гомера в оригинале. Его товарищ Фет, в отличие от Толстого получивший клас­сическое филологическое образование, шутил, что, если Толстой выучит греческий, он собственноручно вручит ему диплом, переплетенный собственной кожей.

Толстой выучил язык за полтора месяца — зимой 1870/71 года.

В это время его жена была на сносях. 12 февраля 1871 го­да родилась Маша — вторая, после Тани, дочь и пятый по счету ребенок. Маша появилась на свет слабой, болезнен­ной, а Софья Андреевна заболела родовой горячкой и едва не умерла. Врачи советовали ей не иметь больше детей. И она, в общем, была согласна. Она устала. Но взбунтовался муж. Он не представлял себе семейной жизни без постоян­ного продолжения рода. Конфликт в семье едва не дошел до развода.

После Маши Софья Андреевна родила еще восьмерых детей. Впрочем, первые трое — Петр (1872), Николай (1874) и Варя (1875) — умерли во младенчестве. Видимо, у врачей были основания не советовать жене Толстого рожать даль­ше. Однако затем рождается Андрей (1877). Он проживет довольно долго, до 1916 года, и умрет от редкого зараже­ния крови. В 1879-м появляется Михаил, который окажет­ся долгожителем и скончается в эмиграции, в Марокко. Но родившийся в 1881 году Алеша умер в пятилетнем возрасте. Долгожительницей оказалась Саша, родившаяся в 1884-м. Наконец, последний — Ванечка (1888) — не прожил и се­ми лет.

Кто победил в конфликте 1871 года? Не нам судить. Се­годня во всём мире, от России до Западной Европы и Аме­рики, живет более 350 прямых потомков Толстых.

Лев Николаевич взвалил на свою жену тяжелейший крест. Но она его приняла. Их жизнь после 1871 года снова пошла на лад.

Остановка жизни

До сих пор остается неразрешенным вопрос: что случи­лось с Толстым в конце семидесятых — начале восьмиде­сятых годов? Почему из счастливого мужа, отца шестерых детей, успешного писателя и помещика он становится не­счастнейшим человеком на земле? По крайней мере, до того момента, пока он не осознает свое новое миросозерцание и не утвердится в нем до конца жизни. С этого момента Тол­стой, напротив, будет считать себя счастливым человеком, который обрел цель жизни. А тех, кто ее не обрел, включая жену и многих членов семьи, будет считать людьми не то что несчастными, но прямо сумасшедшими. Он так и напи­шет в дневнике, что ему кажется, будто он живет в каком-то сумасшедшем доме, которым управляют сумасшедшие.

В позднем возрасте Толстой утверждал, что его ду­ховный переворот произошел не вдруг. Он говорил, что «собственно кризиса, перелома в его жизни и не было, что он всегда стремился к отысканию смысла жизни и только сложные внешние явления и события и его собст­венные страсти и увлечения отодвигали это решение воп­росов жизни и сконцентрировали таившиеся силы в один могущественный внутренний порыв, который и опрокинул ветхое здание».

Но этим «ветхим зданием» оказались семья, литература и занятия сельским хозяйством, то есть всё, чем жил Тол­стой с 1862 по 1877 год (именно 1877-й он считал началом своего духовного кризиса). Стоило ли ломать «ветхое зда­ние»? Ради чего? Пожалуй, это самый больной вопрос.

Ради чего!\

Факты есть факты. До 1877 года Толстой жил на греб­не литературного успеха и семейного счастья. С конца се­мидесятых он стал несчастен сам и сделал несчастной свою семью.

Сам Толстой назвал это остановкой жизни. Как если бы человек жил — и вдруг перестал жить, при этом оставаясь физически здоровым. Он описал это чувство в своем пер­вом религиозном произведении «Исповедь»: