ЖЗЛ-Лев Толстой. Свободный человек

«...со мною стало случаться что-то очень странное: на меня стали находить минуты сначала недоумения, останов­ки жизни, как будто я не знал, как мне жить, что мне де­лать, и я терялся и впадал в уныние. Но это проходило, и я продолжал жить по-прежнему. Потом эти минуты недо­умения стали повторяться чаще и чаще и всё в той же фор­ме. Эти остановки жизни выражались всегда одинаковыми вопросами: Зачем? Ну, а что потом?.. Вопросы казались та­кими глупыми, простыми, детскими вопросами. Но только я тронул их и попытался разрешить, я тотчас же убедился, во-первых, в том, что это не детские и глупые вопросы, а самые важные и глубокие вопросы в жизни, и, во-вторых, в том, что я не могу и не могу, сколько бы я ни думал, разре­шить их. Прежде чем заняться самарским именьем, воспи­танием сына, писанием книги, надо знать, зачем я это буду делать. Среди моих мыслей о хозяйстве, которые очень за­нимали меня в то время, мне вдруг приходил в голову воп­рос: "Ну хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губернии, 300 голов лошадей, а потом?.." И я совершенно опешивал и не знал, что думать дальше. Или, начиная ду­мать о том, как я воспитаю детей, я говорил себе: "Зачем?" Или, рассуждая о том, как народ может достигнуть благо­состояния, я вдруг говорил себе: "А мне что за дело?" Или, думая о той славе, которую приобретут мне мои сочинения, я говорил себе: "Ну хорошо, ты будешь славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, — ну и что ж!.." И я ничего и ничего не мог ответить. Жизнь моя остановилась. Я мог дышать, есть, пить, спать и не мог не дышать, не есть, не пить, не спать, но жизни не было...»

Софья Андреевна заметила эти перемены в настроении мужа. Она пишет в дневнике и письмах младшей сестре:

«Лёвочка что-то мрачен; или целыми днями на охоте, или сидит в другой комнате, молча, и читает; если спорит, то мрачно и не весело».

«Лёвочка постоянно говорит, что всё кончено для не­го, скоро умирать, ничего не радует, нечего больше ждать от жизни».

«Лёвочка теперь совсем ушел в свое писание. У него ос­тановившиеся, странные глаза, он почти ничего не разго­варивает, совсем стал не от мира сего, и о житейских делах решительно неспособен думать».

Что это за «писание»? «Анна Каренина» закончена, из­дана и принесла автору неслыханный успех, поставив вро­вень с главным литературным авторитетом того времени, Тургеневым, и даже, пожалуй, выше его. Но этот успех не греет Толстого. Другие мысли занимают его. Тяжелые, не­понятные, а порой и просто страшные.

Спустя семь лет, в 1884 году, когда его духовный пере­ворот фактически свершится окончательно, он вспомнит об «арзамасском ужасе» и попытается объяснить то, что мучило его на самом деле в начале этого кризиса. Это был страх смерти.

Зачем жить, если нужно умирать?

«Я убегаю от чего-то страшного и не могу убежать. Я всегда с собою, и я-то и мучителен себе. Я, вот он, я весь тут. Ни пензенское, ни какое именье ничего не прибавит и не убавит мне. А я-то, я-то надоел себе, несносен, мучите­лен себе. Я хочу заснуть, забыться и не могу. Не могу уйти от себя... Я вышел в коридор, думая уйти от того, что мучи­ло меня. Но оно вышло за мной и омрачало всё. Мне так же, еще больше страшно было. "Да что это за глупость, — сказал я себе. — Чего я тоскую, чего боюсь". — "Меня, — неслышно отвечал голос смерти. — Я тут"»... («Записки су­масшедшего»).

В середине семидесятых годов, накануне духовного кризиса, с ним случился повторный «арзамасский ужас». Толстой заблудился... в собственном доме. Вдруг среди но­чи раздался его страшный крик: «Соня! Соня!» Она со све­чой в руках бросилась на крик и увидела мужа на лестнице, взволнованного и дрожащего. «Что с тобой, Лёвочка?!» Он ответил: «Ничего, я заблудился...»

В конце семидесятых Толстой приближается к своему пятидесятилетию. Это крепкий, сильный и, в общем, здо­ровый человек в расцвете мужских сил. Но он... заблудился. Жизнь лишилась смысла. Он понимает, что жизнь, по сути, и есть смерть.

И она всегда в тебе.

Она — это и есть ты.

Но тогда зачем всё?

Можно победить в себе алчность, тщеславие. Можно, наконец, справиться с похотью, не давая этому инстинкту одолеть себя. Но как справиться со смертью?

На этот вопрос он еще не знает ответа. И потому, как Левин, ходит на охоту без ружья, боясь застрелиться. Пря­чет от самого себя веревки, боясь повеситься...

Соблазн и безумие

Иногда с удивлением спрашивают: разве Достоев­ский и Толстой не были знакомы? Как? Ведь они жили в од­но время и принадлежали примерно к одному поколению — Достоевский родился в 1821 году, а Толстой в 1828-м. У них был общий товарищ — Н. Н. Страхов, критик и философ. Был общий, скажем так, оппонент и конкурент, отноше­ния с которым у обоих сразу не сложились, — И. С. Турге­нев. Оба, хотя и в разное время, «окормлялись» возле изда­теля и редактора журнала «Современник» Н. А. Некрасова.