ЖЗЛ-Лев Толстой. Свободный человек

Анна Григорьевна Достоевская вспоминала: «Вернулся Федор Михайлович из Оптиной Пустыни как бы умиротво­ренный и значительно успокоившийся и много рассказы­вал мне про обычаи Пустыни, где ему привелось пробыть двое суток. С тогдашним знаменитым "старцем", о. Ам­вросием, Федор Михайлович виделся три раза: раз в тол­пе при народе и два раза наедине, и вынес из его бесед глу­бокое и проникновенное впечатление. Когда Федор Ми­хайлович рассказал "старцу" о постигшем нас несчастии и моем слишком бурно проявившемся горе, то "старец" спросил его, верующая ли я, и когда Федор Михайлович от­вечал утвердительно, то просил его передать мне его благо­словение, а также те слова, которые потом в романе старец Зосима сказал опечаленной матери... Из рассказов Федо­ра Михайловича видно было, каким глубоким сердцеве­дом и провидцем был этот всеми уважаемый "старец". Ста­рец Амвросий обещал Федору Михайловичу "помянуть на молитве Алешу" и "печаль мою", а также "помянуть нас и детей наших за здравие". Федор Михайлович был глубоко тронут беседою со старцем и его обещанием за нас помо­литься».

Совсем иная тональность... Более личная, теплая. И не случайно отец Амвросий стал прототипом старца Зосимы в «Братьях Карамазовых». У Толстого мы знаем два ярких образа старцев — отец Сергий и Федор Кузмич в «Посмерт­ных записках старца Федора Кузмича». Причем вторая по­весть связана с сомнительной легендой о фиктивной смер­ти царя Александра I в Таганроге: будто, приказав выдать за себя покойника-«двойника», он отправился странствовать по Сибири.

Толстой встречался с отцом Амвросием трижды. В 1881 году он отправился в Оптину пешком, в одежде про­стого крестьянина, со слугой Сергеем Арбузовым. Он хотел поселиться в самом бедном странноприимном доме, но мо­нахи быстро распознали его и отвели ему лучшую комнату в лучшей гостинице. Однако на сей раз встреча с Амвроси­ем скорее разочаровала Толстого. Он спорил со старцем о Святом Писании и даже стал уличать того в его незнании. Это был уже совсем другой Толстой — «протестант» и спор­щик.

Их третья, последняя встреча состоялась в 1890 году. И тогда Толстой записал в дневнике, что «старец жалок сво­ими соблазнами до невозможности». Бог, писал он, толь­ко с молодыми послушниками, а со старцами — дьявол. Это последнее свидание с Толстым огорчило отца Амвро­сия. Он уже читал его религиозные сочинения или слы­шал о них. Он просил Толстого раскаяться в своих еретиче­ских воззрениях. Но Толстой даже уклонился от благосло­вения перед выходом из кельи. «Горд очень, — сказал Ам­вросий после ухода Толстого. — Никогда к нам не придет». В 1877 году он говорил обратное. В 1891 году отца Амвросия не стало. А годом ранее Толстой как раз задумал «Отца Сер­гия». Но эта повесть является не прославлением монашест­ва, а разоблачением его.

Тем не менее связь Толстого с Русской православной церковью в начале его духовного переворота продолжалась довольно долго. Больше того, сам этот переворот поначалу, собственно, и выразился в том, что Толстой пришел к Цер­кви.

Это был вызов той общественной среде, в которой он жил до сих пор. Ведь ни в сфере московской и петербург­ской аристократии, ни в кругу писателей «Современника» искренняя церковная вера не процветала, считалась чем- то архаическим, «средневековым». В храмы приходили ли­бо ритуально, либо по необходимости. Без них нельзя было заключить брак, узаконить рождение ребенка и даже быть похороненным на обычном кладбище. Отношение к свя­щенникам, «попам», у аристократии было в лучшем случае снисходительным. Когда те по праздникам служили молеб­ны в барских домах, их не приглашали за стол, а выносили им еду, как рабочему люду. В старости Толстой рассказы­вал, что это всегда удивляло его и что в его семье священ­ников сажали за стол. Но почему? Из «демократических со­ображений».

Когда сестра Мария Николаевна стала монахиней, Сер­гей Николаевич называл ее монашеский клобук «цилинд­ром». Сам он в течение двадцати лет не исповедовался и не причащался, так что к нему однажды явились представите­ли духовной консистории с требованием, чтобы он испол­нил долг православного христианина, которым формально считался. Об этом посещении он с возмущением написал брату Льву.

Ни у Льва, ни у Сергея не было глубокого церковного воспитания. Впрочем, как пишет Н. Н. Гусев, при жизни матери Толстого «странники и странницы находили гос­теприимный приют в яснополянском доме». Когда в Ясной Поляне поселилась тетушка Остен-Сакен, их стало еще больше. «Была полумонахиня Марья Герасимовна, были какие-то Ольга Романовна, Федосея, Федор, Евдокимуш­ка и другие. Николай Ильич не препятствовал своей сестре принимать странников и странниц, но сам с присущим ему здравым смыслом не разделял ее восторженного отноше­ния к этим людям».