Зимнее марево

— Здо́рово! — Пал Палыч хлопал в ладоши. Гена останавливал его и дальше рассказывал.

Я их стеснялся немного. Она наклонилась ко мне и шепнула:

— Ужасно симпатичные ребята…

— Отличная легенда, — говорил Пал Палыч. — Хорошо сидим, отлично сидим. Мы живем, спешим, и времени у нас нет не то что о других, о себе подумать.

Глаза у него стали добрые-предобрые, он любяще и подолгу на каждого из нас смотрел. И язык был ему не вполне послушен.

— Хорошо сидим, отлично сидим.

Он счастливо улыбался, смеялся Гена, у нее глаза блестели, и я радовался.

Я включил свет. Все предметы как бы обступили нас, стало еще теснее, еще уютней.

— Эх, гитары нет, — грустил Гена. — Я бы вам спел.

— И вина на донышке, — страдал Пал Палыч.

— Как славно, — говорила она. — Мне почему-то кажется, мы встречаем Новый год.

Гена сорвался с места.

— Я сейчас.

— Погоди, — удерживал его Пал Палыч.

— Останьтесь, Гена, — звала она. — Уже поздно. Не надо, не ходите.

Гена только рукой махнул. Умчался.

— Отличный парень, — сказал Пал Палыч.

Я письма взял и в кухню ушел. Читал.

Что я знал о нем?

«…Это очень больно — приехать и не застать тебя, и снова писать письмо, будто издалека, хотя я в твоем городе, рядом с твоим домом. Ну что ж, такая, видно, судьба, или, вернее, не судьба…»

Пришел Пал Палыч. Не садился, навис надо мной.

— Ты понял? Понял, почему я здесь, у тебя? Ведь ты все понял?

Он ушел, она тихонько в кухню вошла.

— Лихо ему? — спросила.

Гена вернулся. Серебряные головки шампанского блестели в сумке.

— Новый год так Новый год! — закричал он.

Но не надо было ему уезжать. Все кончилось, потускнело. И напрасны были попытки вернуть, удержать.

— Хорошо сидим, отлично сидим. Есть предложение в ближайшее время снова собраться.

— И главное — повод, повод есть, — подхватил Гена. — У меня скоро день рождения.

— Отлично, — сказал Пал Палыч. — Здесь, в этой квартире, в семь вечера.

— Нет, — сказал Гена. — Приглашаю всех в ресторан. Запишите число и место встречи. Меня там все знают…

Пал Палыч достал ручку, взглядом искал, где записать. Она книжку раскрыла.

Шампанское кислое оказалось. Гена утянул меня от стола. И как тогда, возле своего дома, вцепившись мне в руку, говорил сбивчиво и торопливо:

— Я специально к тебе присматривался. Ты хороший. Я пробовал с ребятами из ансамбля говорить. Они не те. Они посмеяться могут. Понимаешь? Я не хочу, я этого боюсь. Помнишь, я говорил про изнанку жизни? Так вот, я мало кому позволяю изнанку своей жизни увидеть. А тебе верю. Ну что тебе стоит? Раз в неделю или даже раз в месяц. А? Заглянуть, поговорить. А? Я очень прошу…

Пал Палыч звал нас для нового тоста.

Я НЕ ЗАБЫВАЮ…

Поливать могилу не нужно было, земля после дождя сырая, но я поливал, выметал опавшие листья, они хрустели, как пергамент, ставил в стеклянную банку с водой тугие фиолетовые астры.

Потом сидел на врытой голубой скамеечке. Думал о своем, но ведь им мои мысли интересны были. Так все перепутано и переплетено в этой жизни. Одно цепляется за другое, и очень долго нужно объяснять, много нужно подробностей и предыстории, чтобы понять, почему сегодняшний день именно такой, наполнен именно такими событиями.

На голубом небе повисли без движения четко вылепленные облака. И солнце.

Я сидел не шевелясь. И видел: среди могил полевая мышь шмыгает. Ворона подозрительно на меня косилась с прогнувшейся ветки. Воробьи осмелели, с кленов на землю перебрались и на холмике, в метре от меня, затеяли ссору.

Светло и грустно было за этой кутерьмой наблюдать.

Собрался прощаться и оттягивал. Что-то мешало, неясная какая-то вина. Я знал, им не хочется меня отпускать. И я, извиняясь, снова объяснял. Я вас не забываю. Но так получается.

Жались друг к другу металлические клетушки оград. И здесь забота сберечь, оградить свое, близкое.

Дорожка впереди была запружена людьми. Я приблизился, остановился. Взвод солдат подходил — неловко, сгорбленно, стараясь поменьше шуметь. Оркестранты не играли, тихо переговаривались.

Суховатый треск, будто обломилась большая ветка. Нет, деревья стояли не шелохнувшись, это солдаты по команде, одновременно, щелкнули предохранителями автоматов.

Офицер поднял руку… А у рабочих не ладилось, спутались канаты. Меня охватило виноватое беспокойство: офицер ждет, солдаты ждут, быстрей бы уж…

Прямо за кладбищем начинался лесок — небольшая полоска живой природы, зажатая с двух сторон шоссе и железной дорогой.

Я слышал удаляющийся гул машин. Поезд прогромыхал.

Сыроватой грибной прохладой дышала земля, в воздухе сильней чувствовался острый привкус свежести — приближение холода. Листья на березах шумели приглушенно, экономя силы.

Деревья наслаждались последним теплом, прощались с летом. И весь день такой светлый и ясный, ничего не надо было исправлять в этой жизни.

«Господи, неужели я умру?» — подумал я.

НА ПЕРВОЙ ЖЕ ОСТАНОВКЕ