Зимнее марево

Косихин приехал первым. У него было неважное настроение. Лена не пошла провожать, готовила к какому-то семинару срочный доклад. Вторым подошел Кутузов, третьим Маслов. В одной руке он нес большую спортивную сумку, в другой — гитару.

— Ты чего это? — удивился тренер.

— Привык с ней ездить. В стройотряды, в походы.

Нашел увеселительную прогулку.

Появились остальные. Отнесли вещи в вагон и вышли на платформу. Шестеро ребят, подтянутых, красивых, и пожилой крепкий мужчина в прекрасно сшитом сером костюме. Все, кто проходил мимо, догадывались, что это спортсмены, и смотрели с любопытством и уважением. А молоденькая проводница, которая проверяла у них билеты, — с откровенным удовольствием. Так смотрят на участвующих в параде военных. Крепкая, с румяными щеками и озорными глазами, она и сама была похожа в своей железнодорожной форме на бравого солдата.

Объявили отправление.

— Быстрей, быстрей, мальчики, — торопила проводница, когда они по очереди шагали в тамбур.

В своем купе Косихин чувствовал себя асом. Подмигнул Валовичу, подвижному, худенькому, белобрысому, — совсем мальчишка. Тот тоже подмигнул в ответ, и Косихина такое панибратство задело. Не понимает, что ли, что Косихин старше и опытней и вести себя надо посдержанней? Партнер Валовича Цегельник как сел, так уставился в одну точку. Изваяние. Маслов флегматично позевывал.

Косихин провел рукой по серой облицовке стены.

— Вагончик что надо. Гедеэровский.

Он любил радоваться жизни.

Поезд тронулся. Они смотрели, как постепенно изменяется за окном пейзаж: вот уже деревянные домики пошли, и зелень, и пригородные станции — приближаясь к ним, электровоз длинно гудел. Изредка перебрасывались репликами. Обычные в таких случаях слова:

— Вон корову погнали…

— Пруд… Ух ты, купаются…

— Поле футбольное…

Стемнело. Окно, в котором возникали картины, словно ослепло. Задернули белую накрахмаленную занавеску, в купе сразу стало уютно.

— Ну что, — сказал Косихин, — будем располагаться?

Он открыл чемодан, достал шерстяной тренировочный костюм.

Ребята тоже полезли в чемоданы.

— Елки-палки, — Маслов обескураженно откинулся. — Я олимпийку-то забыл.

Косихин отреагировал не сразу. Мысль его забежала вперед. Он о предстоящих тренировках и соревнованиях подумал. Спортсмен — и без тренировочного?

Пришла проводница, проверила билеты. Спросила, будут ли они пить чай.

— Конечно, и побольше. Стаканов двадцать, — пошутил Косихин.

— А как вас зовут, девушка? — спросил Маслов.

— Слава, — улыбка у нее была очень милая.

— Я думаю, это предзнаменование, — сказал Маслов.

Как же, с тобой дождешься славы. Косихин отодвинул свою половину занавески, прижался лбом к прохладному стеклу. Изредка в темноте проплывали точки дальних огней.

Слава принесла восемь дымящихся стаканов в легких подстаканниках.

— Мы хотим, чтоб вы с нами посидели, — сказал Маслов.

— Нет, что вы, спасибо. Мне работать нужно.

— Я с вас слово беру, что вы к нам придете.

— Обещаю.

Все засуетились, полезли в сумки, чемоданы, начали выкладывать провизию. Такое застолье обожал Косихин. Спортсмены, все из одной команды, одна семья.

— Кто бы мог подумать! — Валович ерошил свои коротко стриженные, мягкие волосы. — Первая регата! Как я об этом мечтал. Слушай, — он посмотрел на Маслова, — а правду говорят, у тебя своя яхта была?

— Правда, — сказал Маслов, — отчим подарил. Я совсем еще мальчишкой был, путешествиями бредил. Книгу о Джошуа Слокэме прочитал, он первый на яхте вокруг света прошел. В одиночку. Потрясающий был мужик. А погиб нелепо. До сих пор никто не знает — как. На знаменитой своей яхте вышел из Бристоля и бесследно пропал в океане.

— А мне родной отец запрещал в спортивную секцию ходить, — сказал Валович. — Во-первых, из-за двоек в школе, а во-вторых, боялся, что утону.

— Ну и как же ты? — спросил Косихин.

— Врал. А он потом узнал и ремнем. Как послушаешь, какие отчимы бывают… А потом куда яхта делась?

— Продали, — ответил Маслов. — Почему?

— Отчим умер. С деньгами трудно стало. Я сперва не хотел, привык к ней, «Торнадо» называлась… Мать у меня очень больная…

На какое-то мгновение Косихин ощутил к Маслову чувство почти родственное. Ведь, черт подери, все они, все четверо, из одного теста. И при всех различиях сейчас вышли на одну стартовую черту. И вместе должны победить.

Повинуясь внезапно нахлынувшему чувству родства, Косихин заговорил о себе. О своем детстве, как ездил к бабушке в деревню, о родителях, которых очень любил, как купили ему к выпускному школьному вечеру первый костюм, о Лене, как познакомился с ней в позапрошлом году на вечере студенческой песни, и о том, какая она у него замечательная.