Зимнее марево

К счастью, и Володьку и Мишку я застал дома. Володька согласился приехать тотчас же. Мишка ломался: у него важная деловая встреча назначена на два часа, и отменить ее он не мог.

Я выбежал на улицу.

Возле подъезда стоял грузовик. Вокруг машины, позевывая и постукивая ногой по новеньким шинам, прохаживался шофер. Был он молодой, с лихим кучерявым чубом и сигареткой в зубах.

— Тут сложность возникла, — робко приступил к делу я, — мебели много, а народу нет.

— Неохота, — сказал он. Зубы у него были ровные и с перламутровым блеском, как у киноактера. На какое-то мгновение я ими залюбовался.

— Очень тебя прошу, — сказал я.

Он сладко потянулся.

— Не входит в мои обязанности.

Теперь при виде его зубов совсем другая мысль меня посетила.

Он все понял, проворно залез в кабину и захлопнул дверь.

Через десять минут приехал Володька.

Для разминки мы перетаскали стулья, ящики и коробки. Диван тоже оказался легким, фанерный он, что ли, был?

Но вот наступил самый ответственный момент. В пустой комнате лишь огромный комод сиротливо жался к стене.

Володька, оценивая, зашел с одной стороны, с другой, потом, крякнув, уперся плечом в его боковую панель… Комод не сдвинулся ни на миллиметр.

Где-то я читал, штангист, чтобы взять вес, должен разозлиться на штангу. Тогда он ее победит.

— Слушай, — сказал я Володьке, — мы должны на этот комод разозлиться. Ну в самом деле, чего он уперся-то?

Его тупая неподвижность действительно начинала выводить меня из себя.

— Ух, подлец, — поддержал меня Володька и кулаком жахнул по комоду. Комод даже не скрипнул, а Володька запрыгал на одной ноге, кривясь от боли.

Бабушка с Алевтиной суетились у плиты.

— Бабуль, — сказал я беспечно. — Мы сейчас комод осмотрели. Все-таки старый он, весь изъеденный.

— Быть не может, — разволновалась бабушка. Она пробежала в комнату, открыла дверцу, опасливо заглянула внутрь и облегченно вздохнула.

— Да он еще сто лет простоит. Это же ореховое дерево, дурачок.

— Громоздкий он больно, — мрачно сказал Володька.

— Зато все входит. Его еще папа мой покупал. Они с мамой долго ездили, выбирали.

— Только клопов да тараканов с собой тащить, — потеряв надежду ее переспорить, сказал я.

— Где это ты видел клопов и тараканов, бессовестный? — возмутилась бабушка. Но вдруг пригорюнилась. — Тяжелый, да?

И тут — мы все ахнули — в дверях возник Мишка в элегантном костюме и при галстуке.

— Аристократ, — счастливо захохотал Володька. — Втроем мы его мигом… Ольга Владимировна, ремни есть? А полотенца?

Полотенца мы связали, Володька хитрым способом опутал ими комод, и вскоре мы уже держали его на весу. Как столбы, к которым цепями был прикован хрустальный гроб со спящей царевной, с той лишь разницей, что столбов было шесть, а нас трое, и они были врыты в землю, а нас качало.

Володька шел впереди, приняв на себя большую часть груза, мы с Мишкой — сзади.

— Мне уже пора, — стонал Мишка.

— Не донесете, — забегала то с одной, то с другой стороны бабушка. — Не донесете.

— Дети не удались, так хоть на внуков порадоваться, — удовлетворенно бормотала Алевтина, выплывшая из кухни с половником.

— Убери старух, иначе я за себя не ручаюсь, — прошипел Володька.

— Бабуля, уйди! — завопил я.

Мой крик подействовал только на Алевтину. Бабушка спускалась с нами по лестнице, виновато вздыхала, сочувственно кривила лицо и делала попытки подержаться за комод и как бы помочь.

— Ольга Владимировна, мешаете! — не выдержал Володька.

Тут уж и бабушка проворно отдернула руки и, проводив нас скорбным взглядом, прислонилась к стене.

После каждого пролета мы ставили комод и отдыхали. Состояние было близкое к обмороку. Руки и ноги тряслись, пот катился градом.

Оставался последний лестничный марш, когда моя петля вдруг поползла, поползла…

— Берегись! — крикнул я.

Володька едва успел отскочить — комод тяжко ухнул, ударился о ступеньки, завалился набок и с грохотом, пересчитывая выступы, поехал вниз.

Я весь напрягся и зажмурился, пытаясь силой воли заставить его остановиться… Куда там!

Он с треском врезался в угол лестничной площадки, отлетел карниз с украшениями, верхняя дверца распахнулась и, ударившись о кафель, ребристые раскололась надвое.

Мы склонились над ним, как над тяжело больным, проверяя, дышит ли, и ощупывали, гладили его, замаливая вину.

Сверху зашаркали тапочки. Бабушка провела сухой ладошкой по карнизу, открыла половинку расколотой дверцы…

Мы боялись взглянуть на нее.

— Может, удастся починить? — промямлил я.

Володька мотнул головой и отвернулся.

— На клею он был, — ни к кому не обращаясь, сказал Мишка.

— Да ладно, — сказал я грубовато-утешительным тоном. — Жалко, конечно. Но мы тебе другой купим.

Бабушка не услышала.

Подперев щеку рукой, она смотрела куда-то вдаль, хотя вокруг были только грязноватые стены.

— Да, — едва слышно прошептала она. — Вот не угадаешь…

И вдруг очнулась.

— Ты уж маме-то не говори. Скажи, я сама решила выбросить.

— Едем, едем, шофер ждет, — обрадовался Мишка.

— Нет, — твердо сказала бабушка. — Сперва поешьте. А то у вас силенок не хватит. И шофера зовите.

ВЕТЕР С ЮГА

Маслов не понравился Косихину сразу.