Зимнее марево

Однако дядя, которому она передала свои впечатления, столь категоричной точки зрения не разделял. Он даже пошутил над тем, что женщины всегда все преувеличивают.

Тут мама вскипела.

— Ты, между прочим, ей сын, — сказала она и бросила трубку.

Дядя, понятное дело, обиделся и больше не звонил. Правда, через несколько дней позвонила его жена и маму пристыдила. Будто дядя отказывается, сказала она. Вот залезли бы в его шкуру да покрутились, когда на нем все производство висит. Тем не менее дядя готов был забыть обиду и поехать прямо на другой день, хоть и не понимал такой спешки.

— Вот и чудесно, — сказала мама. — Значит, завтра.

Я ее энтузиазма не разделял. Другое дело отец. Он просто-таки рвался ехать, но вопрос ставил принципиально: с какой стати наша семья должна превращаться в свиту дяди Севы? Мама ведь уже ездила, пусть теперь дядя сам съездит. «И, кроме того, — бушевал папа, — не тащит же твой Всеволод с собой жену. Верно? Почему ты должна тащить мужа?»

Папа говорил так горячо и убежденно, что чувство справедливого возмущения и мне передалось. Но меня мама кооптировала в смотровую комиссию приказным порядком.

И вот все мы — мама, я, дядя Сева, бабушка и подруга бабушки Алевтина Петровна, которая практически считалась членом семьи, поскольку была совершенно одинока и все время проводила у бабушки, — встретились у метро. Торжественно двинулась наша группа по подземному переходу. Величественно-задумчивый дядя в серой мягкой шляпе и сером плаще, рядом моя мама с большой хозяйственной сумкой, следом под ручку две старушки в старомодных черных пальто и чуть в сторонке изнывающий в этой компании я.

Мама знала, как добираться, по постоянно заглядывала в бумажку со схемой. Такой уж у нее характер: всегда боится что-нибудь перепутать. Сперва ехали на метро до конечной, потом на автобусе. Старушки всю дорогу встревоженно вертели головами — точь-в-точь птицы, которых в клетке перевозят с одного места на другое.

Грязища в районе новостройки была жуткая. По дощечкам и кирпичикам, друг друга поддерживая, брезгливо перебирались мы через моря чавкающей слякоти, причем один раз дядя в эту гадость все-таки влез и долго чертыхался.

— Теперь убедился? — сказала мама.

Дядя ничего не ответил, но чертыхаться перестал.

Дом был белый, блочный, двенадцатиэтажный. Мама нам его еще издали показала. Чем ближе мы к нему подходили, тем чаще дядя останавливался, задирал голову, придерживая шляпу, чтоб не свалилась, и приговаривал:

— Ну, братцы, доложу я вам… Наш завод, а мы строим очень много, таких домов не имеет.

— В таких домах слышимость большая, — сказала Алевтина Петровна.

— Слышимость-то слышимость… — сказал дядя. — А вот балконы…

Все подождали, пока я, окончательно перемазавшись и промочив ноги, сбегал за сторожем, тот отомкнул подъезд, и мы пешком — лифт еще не включили — поднялись на пятый этаж.

Скрипел новый линолеум, гулко отдавались наши шаги и голоса в пустой комнате.

— Ты смотри, — говорил дядя, — потолки высокие… И окно… Прекрасное окно…

— Да, в общем, действительно, комната неплохая, — сказала мама.

— Маленькая, — вклинилась Алевтина.

— По-моему, надо соглашаться, — сказал дядя.

— Деточка, — сказала бабушка, — уж очень далеко я от всех вас буду.

— Да, — сказал дядя, утирая платком вспотевшие залысины. — Да. Какая, интересно, организация этот дом строила?

Потом все отправились к бабушке обедать. Готовила бабушка превосходно.

На первое был бульон с клецками, на второе — котлеты, на десерт — настоящий клюквенный кисель с домашним печеньем. Дядя раскраснелся и обмяк, мама была грустной и все смотрела в тарелку, а Алевтина без умолку кудахтала и требовала для пенсионеров каких-то льгот.

После обеда дядя прошелся по комнате, в задумчивости задержался возле буфета, обследовал платяной шкаф и остановился у комода.

Комод этот был сооружением уникальным. Громоздкий, пузатый, мрачный на вид, высотой мне по грудь. Состоял он из трех этажей. Нижний и средний — ящики, где бабушка хранила белье, скатерти, покрывала и прочие тряпки; верхний отсек был устроен наподобие секретера, с откидывающейся крышкой, здесь лежали всякие квитанции, счета, деловые записки за многие годы, а также альбом фотографий. Накрыт комод был беленькой кружевной салфеткой, на ней стояла фарфоровая фигурка музы, я все забывал, какой именно.

— Да… — сказал дядя. — Да… Комод, я боюсь, там не пройдет.

— Деточка, — забеспокоилась бабушка, — как же я без комода?

Дядя наморщил лоб, прикидывая.

— А впрочем, пройдет, пожалуй, — сказал он.

— Ты считаешь, надо соглашаться? — спросила мама.

Дядя не успел ответить.

— Но ведь комната действительно маленькая, — опять влезла в разговор Алевтина.

— Алевтина Петровна, — стараясь говорить спокойно, сказал дядя. — Сейчас на одного человека больше не дают.

— А если попросить? — настаивала она.

— Да куда больше-то? — не выдержал дядя. — Мама, — обратился он к бабушке, — мама, ты ведь не собираешься все отсюда перевозить?

Бабушка виновато потупилась.

— Я бы хотела все, деточка.

Дядя пожал плечами.

— Мама, ты сама подумай. Зачем тебе, к примеру, диван?