Значит, ураган. Егор Летов: опыт лирического исследования

Будучи к тому моменту достаточно погруженными в материал, мы с Пылей прекрасно понимали, что увидеть любимую группу живьем нам не придется, скорее всего, никогда. По воле рока еще в 1990-м мы оказались со школьной экскурсией в Таллине как раз в те дни, когда ГО давала там свой последний концерт. Но о том, чтобы попробовать там оказаться, и речи, понятно, не было. Даже афишу на память отодрать не вышло. Чуть позже, на фестивале „Сырок“, мы с Пылей валандались между наводнивших фойе неформалов и задавали им один-единственный идиотский вопрос: „Скажите, пожалуйста, а ‘Гражданской обороны’ точно не будет?" (хоть и знали прекрасно, что „Гражданская оборона" точно была на прошлом „Сырке"). „Октябрьские события девяносто третьего" были еще далеко. Шансов нет. Но Хоме все-таки удалось породить в нас пусть хрупкий, но абсолютно настоящий лучик надежды. Как-то раз он пришел в школу и рассказал, что какие-то его кореша из какой-то там группы репетируют в каком-то там доме культуры. И не далее как вчера в раздевалке ДК они встретили человека, который спросил у них: „Знаете, кто я? Я – Егор Летов". После чего долго и охотно удовлетворял любопытство по животрепещущим вопросам. Петь, правда, не пел. „Ну и какой он?" – с некоторым сомнением спросил я Хому, потому что истории этой, мягко говоря, не поверил. „Ну, какой-какой… Худой такой, волосы длинные… Очки черные круглые у него. На таком, знаешь, шнурочке, чтобы не падали".

Шнурочек добил меня окончательно. Я раз и навсегда поверил, что Летов есть, что он на самом деле был вчера в каком-то там ДК, а если он был там вчера – то завтра обязательно окажется где-нибудь еще.

Так и случилось».

6. БИСЕР ПЕРЕД СТАЕЙ СВИНЕЙ

Однажды на концерте в кинозале «Улан-Батор» (с конца 1990-х появилась мода проводить концерты «Гражданской обороны» исключительно в кинотеатрах: «Авангард», «Марс», «Улан-Батор», «Эльбрус», «Ленинград» – это часто делалось перед закрытием их на капремонт, поскольку на панков легче всего списать предстоящую потребность в новых креслах и прочем долби-звуке) Летов допустил сакраментальную оговорку. Он сказал со сцены техникам: «Товарищи ученые, а нельзя ли вот этот зал чудовищный отсюда убрать?» Очевидно, подразумевался не зал, а свет, но оговорка была существенной – не по Фрейду, так по Ницше.

Конечно, убрать хотелось именно зал – в подавляющем большинстве концертных случаев. Собственно, на первом же своем сравнительно фешенебельном концерте – на мемориале Башлачева в 1990 году – Летов начал выступление с того, что недвусмысленно послал всех присутствующих: зрителей, музыкантов, устроителей, да и саму идею концерта. Ставка на атрибуты низовой и стоеросовой культуры в диапазоне от панк-рока до сквернословия стала его пожизненной черной меткой – тут уж, как говорится, ты этого хотел, Жорж Данден. Стоит отметить, что Летов не всегда был таким: начинал он со вполне нежных и околобуддистских песенок. Реальная осатанелость пришла к нему не из книжек, а после столкновений с реальностью в виде прессинга КГБ с одной стороны и общего человеческого непонимания – с другой. Это примерно как с «Над пропастью во ржи»: Холдена Колфилда резонно обвиняют в невыносимо капризном эгоцентризме, но при этом обычно забывают, что он ведет себя так не на пустом месте, у него как-никак умер брат. Летов в отместку окружающим разукрасил стандартное, в общем-то, подростковое буйство такими посылами и выражениями, что даже самому одноклеточному ухорезу становилось лестно и тот немедленно начинал ощущать себя не гопником, но вандалом.

Он задавался вопросом в одной из ранних песен: «Кто бы мне поверил, если б я был умен?» Это, положим, кокетство – поверили с лихвой. Малопонятный стихотворный конферанс между песнями, регулярные термины из словаря иностранных слов и облик книгочея-расстриги – все это странным образом внушало дополнительное животное доверие. Летов был похож на доктора Моро, устроившего из дома боли аттракцион неслыханной щедрости – туда хотелось снова и снова. Как справедливо заметили в каком-то фанатском паблике: «ГрОб был единственной группой с абстрактным смыслом, который нас торкал в то время».

Взять, например, куплет «А злая собачка умерла восвояси, безусловно являясь тринадцатым апостолом, а народ расходился, укоризненно цокая, справа налево, слева наоборот». Что это, собственно говоря, значит? Я лично не могу истолковать до сих пор. При этом мне приходилось наблюдать, как разные незамысловатые человеческие организмы рубились под эту песню с таким, я бы сказал, герменевтическим нырком, какой не приснился бы самой доходчивой из групп.