Значит, ураган. Егор Летов: опыт лирического исследования

Летов с присущей ему пунктуальностью разделял песни и стихи – последние обладали для него совершенно отдельной сноровистой силой, почему он и отводил им рекреационное место почти на каждом альбоме. Эти притчи-кляузы, втиснутые промеж песен, – про сумасшедший дом со звенящими на крюках гранатами и апельсинами или про солнце, красное как холодильник, – по тем подростковым временам создавали эффект отдельной потравы. В них слышалось что-то сусальное и больное сразу: как будто отличник привычно вскочил на стул зачесть стих, но с этого стула он, чего доброго, полезет в петлю. В конце концов, именно «Гражданская оборона» из всех местных рок-групп застолбила за собой жанр подобного поэтического конферанса (если не считать строго концептуалистских актов, вроде «Мухоморов» или «Чердака офицера»). Та же «Все идет по плану», например, многое теряет без эпиграфа «Однажды утром в Вавилоне пошел густой снег». И высший пафос «Ста лет одиночества» состоит в финальном размежевании, когда стихотворение и инструментал раздвигаются в угоду одинокой секундной паузе. Хотя есть у меня подозрение, что на ранних панковских записях ему просто не хватало стилистических приемов, да и технических возможностей, поэтому он ограничивался простой декламацией – потому что все стихотворения и речитативы поздних альбомов уже осмыслены музыкально, будь то «Фейерверк», «Солнце неспящих» или «Приказ № 227».

Когда я только начинал в своем Орехове-Борисове слушать «Оборону», мне казалось, что поэтическая сила Летова состоит не в фирменных громоздких тропах и слегка юродствующем концептуализме («политических позиций перезрелые финики» и прочие «продолговатые ремешки»), но в коротких точных обидчивых фразах, носящих характер донесений; в том, что Кандинский называл лиричностью прямых линий: «А своей авторучке я сломал колпачок», «Я желаю стать стаей грачей», «Однако вместо этого я съел пирожок» etc. Окончательно он покорял строчкой про «некий новый Бабий Яр» – это деловитое артиклеобразное словечко «некий» как-то очень выравнивало всю песню с ее раскидистыми ницшеанскими капризами.

Максим Хасанов вспоминает: «Когда мы познакомились у меня в Киеве в 1994 году, Летов зашел в комнату, первым делом посмотрел на книжки и говорит: ну, процентов на девяносто плюс-минус совпадает. А у меня там Хармс, Введенский, Заболоцкий, куча альбомов живописи, Филонов, Малевич. Так что большую часть времени мы говорили про литературный и художественный авангард».

Летов – крайне отзывчивый автор, и в его песнях можно найти множество благодарных пересечений, например, с поэзией начала прошлого века. Так, у Мирры Лохвицкой есть стихотворение «Я хочу умереть молодой». Образ «как печеное яблоко» присутствует у Всеволода Иванова, а «в левой стороне груди шевелится травка» – это отголосок Бенедикта Лифшица. В некоторых летовских стихах чудится синтаксис Мережковского: «А мухи все жужжат, жужжат; и маятник тикает; и чижик уныло пищит; и гаммы доносятся сверху, и крики детей со двора. И острый, красный луч солнца тупеет, темнеет. И разноцветные фигурки движутся». Можно предположить, что ему был близок экспрессионист Иван Голль: у одного «мертвая мышь в кармане гниет», у другого имеется строчка «безутешно мечусь по Европе с мертвою ласточкой в кармане». Это уже вопрос того, что мы постфактум склонны раскопать в Летове – подобно тому как в электрическом варианте песни «Вершки и корешки» я теперь отчетливо слышу басовую линию из песни New Age Steppers «Му Nerves», начало композиции «Они сражались за Родину» действительно похоже на «Second Head» группы The Teardrop Explodes, а «последние берсерки» из первой песни с «ДСЖ» кажутся цитатой из той самой древней вещи Генри Роллинза «Nervous Breakdown».

Леонид Федоров вспоминает: «Когда Егор появился, мы уже вовсю общались с Хвостом, и я показал ему тексты – про дурачка, в частности. И Хвост несколько офигел. Летов одним из первых умудрился вставить в тексты нечто иррациональное. Тот же „Прыг-скок“ – абсолютно иррациональная поэзия, но это и не символизм, вот в чем дело. В ту пору же все обычно в худшем случае брали английские и американские шаблоны и переводили их, как тот же Гребенщиков. Мы-то с Димкой (Дмитрий Озерский – клавишник и поэт группы „Аукцион“ – Прим. авт.) от балды все писали, делали и шли от звука скорее; смысл нас, по большому счету, не интересовал. А Егора как раз интересовал смысл, причем в таком почти духовном регистре. Дима – лирический поэт и где-то даже ернический, а Летов был абсолютно серьезен, и он писал эпические вещи, это не было набором слов».