Значит, ураган. Егор Летов: опыт лирического исследования

Сам Летов, как позже выяснилось, почти не бросался словами, вероятно, поэтому его так бесили тексты, например, группы «Мумий Тролль» – я, к слову, находил их весьма эффектными, но Егор настаивал на том, что это именно галиматья. При этом над собственными текстами Летов никогда не трясся, ему зачастую нравился их полуфольклорный статус, предполагающий различные перепевки и соответствующие перевирания в процессе. Кроме того, ему было не привыкать к искаженному восприятию своих сочинений. То, что замышлялось как иронический скетч или в лучшем случае аллегория, понималось буквально (как, например, «Все идет по плану», пресловутая «Общество „Память“» или даже «Брат-любер»). И наоборот: то, что казалось языковой игрой и чуть ли не автоматическим письмом, на деле имело совершенно конкретные привязки к реальности. Как выражались у Достоевского в «Селе Степанчикове», песня взята с истинного события. Например, строчка «Пластмассовый мир победил» – это не какая-нибудь расхожая примета антиутопии. Речь об игрушках, в которые они в детстве играли с братом (песня писалась, когда умирала мама Егора), и в какой-то момент лагерь изделий из пластмассы взял верх над менее синтетической продукцией. То же самое касается сентенции, которую я приводил в одной из предыдущих глав как образец летовского шифрования: «А злая собачка умерла восвояси, безусловно являясь тринадцатым апостолом». На самом деле это сказано про вполне конкретную и действительно злую маленькую собаку, которая жила на улице Осминина и умерла не своей смертью при весьма печальных и непростительных (для самого Егора) обстоятельствах – отсюда и апостольская символика.

О своих музыкальных пристрастиях Летов распространялся более чем охотно, но об истоках его поэтики известно не так уж много. Наталья Чумакова рассказывает: «В самом начале 1980-х он страшно преклонялся перед кружком Кари Унксовой – в первую очередь Андреем Изюмским и Алексеем Соболевым, это было обожание на грани влюбленности. Уже потом его ужасно обрадовал Монастырский и прочие концептуалисты, но подобное преклонение было только однажды и на ранней стадии». Об этой своей привязанности Летов почти не упоминал – хотя, судя по его письмам, с тем же Соболевым он уже в начале 1980-х планировал создать группу (жанр указан как «рок-авангард») и пригласить в нее еще скрипачку и композитора Валентину Гончарову, а барабанщиком взять ни много ни мало Владимира Тарасова из трио Ганелина. Кари же Унксова была ленинградским поэтом, переводчицей с санскрита и живейшей фигурой андеграунда семидесятых, в том числе и рок-н-ролльного. Она придумала самиздатовский альманах «НЛО», расшифровывающийся как Наша Личная Ответственность, и, по сути, была одной из первых советских феминисток. В 1983 году перед самой высылкой в эмиграцию ее насмерть сбила машина – есть версия, что не случайно, а по наущению КГБ из-за ее диссидентской активности. Это один из наиболее горьких женских голосов позднего СССР:

Унижена и брошена на камни
Выплевываю розовую пену
Я тупо пересчитываю зубы
Следя за уходящим сапогом.

Очевидно, что эти строчки звучат совершенно как задел для будущих песен Янки, вроде «Коммерчески успешно принародно подыхать, о камни разбивать фотогеничное лицо» или «На дороге я валялась, грязь слезами разбавляла, разорвали нову юбку да заткнули ею рот».

В летовских сочинениях тоже определенным образом аукается ступенчатая бесперспективность некоторых стихотворений Унксовой, например:

Авось замажут жолтенькой красочкой
Авось не заметят за миленькой мисочкой
Авось отдышусь-ко я в противогазе

Можно с изрядной долей уверенности утверждать, что летовская «промежность судьбы» из песни «Никто не хотел умирать» имеет прямое отношение к строчкам «Промежность истории так мала / Для оправдания объективности зла».

Кстати, в некоторых своих текстах Унксова становится чем-то близка Хьюзу: «То воробей То ворон / ТО ВОРОН ВРАН ТО ВОРОН ГОВОРЮ».

Есть что-то многообъясняющее в том, что Егор Летов в начале своего пути вчитывался в подобные женские голоса, и именно эта фиалка родила гитару.