Значит, ураган. Егор Летов: опыт лирического исследования

За несколько дней до смерти он позвонил, и это был другой человек. Он был абсолютно трезвый, но при этом страшно веселый и оживленный, рассказывал, как недавно перезаписал свой вокал в одном из готовящихся к изданию концертников: не понравилось, как там спел, сел дома и записал голос заново. «А что, Rolling Stones тоже так делают», – уверенно сообщил он. Он звал в затяжные гости на новую квартиру: собственно садиться писать книгу. Сказал, что придумал, с какого именно стихотворения она должна начинаться: что-то из самого его раннего, чуть не первое. Я уже начал прикидывать даты, а вечером заехал в «Трансильванию» за тем самым недостающим выпуском Fading Yellow.

Сергей Попков рассказывает: «Я заходил к нему 18 февраля, принес авиабилеты: куда-то мы должны были лететь через несколько дней. У Егора всегда хранилось для меня в холодильнике темное пиво. Ну и он выпил баночку своего светлого, я – темного, на том и разошлись. А на следующий день в три часа раздался звонок от Натальи».

И снова это случилось со мной в переходе метро – только теперь на «Киевской»-кольцевой, часов в семь вечера. Мне вдруг позвонил Игорь Вдовин и спросил, правда ли это. Еще через несколько минут я знал ответ, и он был утвердительным. Тогда в 16 лет, в другом переходе, услышав «Все идет по плану» в исполнении безымянного тенора, я перешел на красную ветку и поехал куда-то в собственное будущее. Но теперь ехать мне было некуда, и я поднялся по эскалатору на улицу – искать кассу с авиабилетами. На следующий день в самолете Москва – Омск раздавали «Коммерсант», где уже был замастырен некролог с непотребным названием «Прошедший по плану». В Омске было очень холодно. Егора не отпевали, поскольку крещен он был, как водится, снаружи всех измерений. Он в свое время отказался от платной церемонии в Иерусалиме, традиционно взбешенный фактом сочетания денег и сакрала, и в итоге окунулся на Голанских высотах в Иордане и освятил себя сам при участии крещеного Попкова, тем самым возведя свой принцип DIY в своеобразный символ веры.

Впрочем, значительное количество священников самых разных конфессий потом служили на 40 дней уже по собственным инициативам.

Когда стали выносить гроб, его ноги в неизменных и теперь уже оставшихся вечными кедах содрогнулись – я почему-то отчетливо вспомнил, как он сидел, горделиво вытянув их, в такой же обувке в эфире «Программы А». С того дня он проходил в подобных кедах без малого 14 лет.

Как только мы доехали до кладбища, на небе образовалась радуга, что, кажется, никого особенно не удивило, поскольку смерть Летова представлялась куда более сверхъестественным событием. На поминках я калейдоскопом помню Манагера, Кузьму, Климкина, Джеффа, Джексона и еще рослого старого хиппи по прозвищу Джетро из Академгородка, который не выговаривал букву Р. Из-за этого логопедического изъяна вышла даже крошечная склока: произнося поминальный тост и перечисляя музыкантов, Джетро называл присутствующего Аркадия Климкина Аркашей, но получалось у него «Алкаша», как он ни старался. Из всей Москвы на похороны приехало всего четыре человека, включая меня. После поминальной трапезы компании разделились, я был в той части, что ушла к человеку по имени Костя – омскому шоферу-меломану, с которым у Летова был регулярный пластиночный контакт. На поминках Янки Егор до одури и плясок слушал песню Kinks «Rosie Won’t You Please Come Ноше». На его собственных ночных проводах в этой роли для меня выступила неслыханная доселе вещь группы The Koobas «You’d better make up your mind» – плясать, положим, не плясали, но с тех пор обе песни у меня соткались в одну звенящую похоронку, тем более что они одного 1966 года выпуска. Я тогда ничего не знал про The Koobas. Костя сказал, что они из Австралии, и я снова вспомнил ту книжку про больного мальчика, сумевшего прыгать через лужи.

Седьмого марта 2008 года в «Олимпийском» Егору Летову была посмертно присуждена «Премия в области рок-н-ролла»

от «Нашего радио», получил ее директор группы Сергей Попков. Он потом вспоминал: «От этого скандирующего „Олимпийского“, от этого переобувшегося в воздухе „Нашего радио“, от этого Запашного, который мне почему-то все это вручал, – в общем, от квинтэссенции всего того, чего быть не должно, я нажрался в хлам, и все кончилось некрасиво. Я ворвался в гримерку к Земфире, пытался расколотить ее приз, кричал, что хрена ли ты понимаешь – чтобы такое получить в этой стране, надо сначала умереть! Меня как-то тихо выслушали, хотя в гримерке она была со всей свитой. Потом я пошел давать пизды Козыреву, но Козырев тоже никак не отреагировал – стоял молча и смотрел в пол, пока девочки из „Нашего радио“ не увели меня куда-то».