Значит, ураган. Егор Летов: опыт лирического исследования

Как все настоящие модернисты, Егор был старомоден и верил в мобилизующую силу книжек, причем без скидок на давность. Помню, как-то он меня поймал на незнании одного из рассказов Маркеса. Я отмахнулся, мол, ну какой уж теперь Маркес, это в школе надо было осваивать. Нет, надо прочитать, это важно, – настаивал он. Ему очень понравился пространный роман Дмитрия Быкова «ЖД», одна из идей которого состоит в том, что русская история циклична, а запускают этот цикл две силы – варяги и хазары, а кроме них, есть еще коренное население, являющее собой непосредственное поле этой схватки в верхах. Летов горел желанием узнать, к какой из страт Быков отнес бы его самого, резонно опасаясь, что «Гражданская оборона», скорее всего, не является предметом горячих симпатий Дмитрия Львовича. Я пообещал при случае узнать, но как-то все забылось. И только теперь я наконец задал автору «ЖД» летовский вопрос многолетней давности. Быков сказал так: «Я Летова очень любил, как ни парадоксально, и много его песен знаю. В моей системе он – представитель коренного населения, не страдающий синдромом Василенко, то есть что-то вроде Гурова».

Что ж, как представитель коренного населения Егор был не чужд сентиментальной нравоучительности. Костя «Жаба» Гурьянов вспоминает: «Еще на Горбушке, году, наверное, в 1988-м или 1989-м, Летов вдруг сует мне какую-то книжонку и так настойчиво говорит: на, ты, наверное, еще не читал. Я гляжу – а это „Чайка по имени Джонатан Ливингстон“! Ну как бы лет десять как ее уже все кому надо прочитали, а только наш Егорка-балда никак не угомонится».

19. КОГДА Я УМЕР, НЕ БЫЛО НИКОГО

Последний раз мы виделись с Летовым в декабре 2007 года – по обыкновению, в «Трансильвании». Настроение у него было примерно как в песне «Так далеко»: уходит время, вокруг все то же, но только хуже, но только гаже. Накануне в Омске с ним произошла история как раз из этого разряда: пошел ночью пьяный в палатку, по пути на него напали и ограбили, потом провал в памяти, и обнаружился он уже ночью в больнице. Первый и последний раз в жизни я слышал, чтобы он рассказывал историю без усмешки, бравады или наущения, но с откровенной тоской. Он говорил, что у него пытались отрезать палец вместе с кольцом, и просил идти помедленнее, жалуясь на предположительно сломанную ногу. Я в порядке утешения сказал, что в случае перелома он навряд ли бы смог передвигаться даже по скромному периметру «Трансильвании», на что Летов хмуро возразил: «Я бы – смог».

Заказ, который он забирал из магазина, оказался неполон: очередной выпуск поп-психоделической серии Fading Yellow не успел доехать, и я уверил его, что прослежу за доставкой импорта. Вообще, вся эта возня с компактами выглядела как некий ритуал по обретению вотивных предметов. Казалось, что он не коллекционирует диски, но участвует в обрядовом процессе циркуляции музыки: чтобы записывать свое, нужно непременно поставить на полку что-то чужое в качестве ритуального приношения.

Наташа Чумакова рассказывает: «У меня есть фотография с его дня рождения 2006 года, мы ходили из дома на реку, а это довольно далеко, и он там сидит с яблоком в руке ужасно радостный. В 2007-м отправились туда же, и я сняла его на том же месте – но это небо и земля с разницей в год. Дальше, за редкими просветлениями, были довольно мрачные времена. Этого, конечно, хватало и раньше, но не в таких масштабах. В середине января он стал гадать по И-цзин, и ему выпал конец. А там же считается, что перегадывать нельзя. Он вообще крайне редко гадал по И-цзин, для него это была важная тема – он в свое время специально ездил в Томск за распечатками. И после этого он ходил совершенно черный, а через две недели все-таки решил перегадать. Ему выпало начало, и последние две недели жизни он пребывал в абсолютной эйфории. Причем никогда раньше в жизни ему эти гексаграммы не выпадали».

В тот период он любил повторять, что смерть – событие того непринципиального рода, как если б у аквариума, погруженного в океан, лопнули стенки. Тогда я как-то не замечал (да и он, кажется, тоже), что это почти прямая цитата из его старой песни «Заговор»: стань таким, как стекло в воде. Однажды, году в 1994-м, я оказался в небольшой компании где-то в районе «Коломенской», и с нами был, в частности, такой олдовый хиппи и известный в совсем узких кругах поэт по прозвищу Злыдень. В какой-то момент он заторопился и, сославшись на какие-то неведомые дела, ушел, а мы продолжили. Когда через несколько часов я вышел из квартиры, то обнаружил, что Злыдень сидит в подъезде на подоконнике и преспокойно пьет один, находясь при этом в прекрасном расположении духа. Мне кажется, Егор надеялся разглядеть в факте смерти подобную расширительную возможность: уйти из квартиры, но остаться в подъезде.