Знак Водолея

Торопясь поскорее отделаться, он протянул руку и вяло принял сильное сухое пожатие.

«Надо что-то немедленно предпринять! Он очень опасен!» — мелькнула у него мысль, и тотчас же другая мысль, ледяная и безнадежная, опрокинула первую: — А что можно сделать? Ничего придумать нельзя! Невозможно!»

Распутин между тем бережно держал его руку, говоря ласково:

— Поеду домой, вспоминать буду. Лестно.

— А когда вы уезжаете?

— Скора, скора… — белозубо осклабясь, ответил Распутин, поклонился еще раз и, мягко ступая по ковру сильными большими ногами, вышел из царского кабинета.

— Присядьте, Петр Аркадьевич, — предложил царь.

И сама встреча, и странный, какой-то неправдоподобный — до того нелепый — разговор привели Столыпина в состояние некоторой растерянности, что случалось с ним крайне редко. Ему сперва показалось, что государь сам первый заговорит об этом, что-то разъяснит или скажет нечто смягчающее, делающее понятным происшедшее, но Николай молчал, глядя в сторону, и Столыпин догадался вдруг, что так оно и было задумано царем заранее: ошеломить, произвести неприятное впечатление, смутить и тем самым утвердить свою волю, свое непременное желание видеть возле себя в качестве своего близкого, интимного друга какого-то дикаря-авантюриста с бешеными и загадочными глазами. Царь хотел раз и навсегда покончить с этим вопросом.

Это была решительная минута, но Столыпин не был готов к ней. Лихорадочно и напряженно он искал в уме нужных слов и мыслей, но их не было. И он тоже молчал, мысленно спрашивая себя: не сон ли это?

Молчание затягивалось.

Царь заговорил наконец, продолжая глядеть в сторону:

— Нехорошо вышло в Думе, что военный министр не сумел как следует ответить Гучкову. Вы правильно сделали, что промолчали, вам выступать не следовало, но военный министр должен был выступить с более определенной речью.

— Упреки в адрес военного ведомства были во многом справедливы, ваше величество, Александру Федоровичу трудно было возражать против них… — медленно заговорил Столыпин, но царь, вопреки своему обыкновению, не дал ему досказать:

— Нет, нет! Я уже некоторое время борюсь с чувством недоверия к нему. Оно растет, и с этим ничего поделать нельзя! Вот и в Первой Думе он не сумел ответить Чхеидзе, помните? И теперь… Я знаю, в военном управлении у нас много недоделок. Но все же не так плохо обстоит, как говорилось! Надо было возразить, непременно надо! Возможно, мы слишком медленно вводим преобразования. Но что же поделаешь с этим? Люди не всегда правильно понимают свои задачи. Мне давно хотелось взять военное дело в свои руки, но мог ли я сделать это в последние три года?

— Разумеется, нет, ваше величество…

— Я согласен с тем, что Николай Николаевич порой превышает свои права, ведет себя как главнокомандующий. Я не назначил его генералиссимусом, да и не вижу необходимости в такой должности в мирное время… Я обдумаю, как лучше обойтись с ним… Но что касается других великих князей… — Царь раздраженно пожал плечами. — Я проверял и нахожу их деятельность полезной! Сергей Михайлович очень заботится об улучшении артиллерии. Я знаю, он интересуется, он показывал мне тетрадь, где записаны всякие новшества… Да и другие тоже… Право, это было очень несправедливо — обвинять их так, будто они во всем виноваты! Я очень недоволен этим докладом!

Царь отошел к открытому окну, не скрывая, как обычно бывало, своего раздражения. Постоял там, вернулся к столу.

— Генералу Редигеру следовало все это высказать перед Думой, а не обходить молчанием! — резко добавил он.

Взял из коробки «Сальве» папиросу, сломал ее, не спеша набил трубку, закурил, пуская дым по сквознячку.

— В докладе, который я имею честь представить сегодня вашему величеству, — мягко и сдержанно заговорил Столыпин, — содержатся результаты ревизии, произведенной сенатором Гариным. Там указывается, что один только фабрикант Тиль за двадцать пять лет передал главному интендантству взяток на сумму более двадцати миллионов рублей. Не менее крупные хищения обнаружены и в других военных ведомствах. Причем выводы ревизии, ваше величество, склоняются к тому предположению, что нераскрытые хищения и противозаконные сделки превышают раскрытые во много раз. Я далек от мысли связывать эти преступления с именами великих князей, но известная снисходительность их высочеств по отношению к подчиненным в соединении с невозможностью для министра управлять их действиями создает выгодные условия для злоупотреблений…

— И все-таки главная вина на министре! — горячо возразил царь. — Генерал Редигер всегда может обратиться ко мне, если Сережа или Миша его не слушают! Нет, нет! Я им доверяю всецело! Они приносят большую пользу! А Гучкову передайте, что он подлец! Непременно так и скажите ему от моего имени!

— Поскольку ваше величество соизволило разрешить мне отпуск на летнее время, я боюсь, что долго не увижу Гучкова, а к тому времени, когда смогу ему передать ваше поручение, вы, ваше величество, быть может, перемените мнение о нем…