Знак Водолея

— У любого оно есть… Нет разве? Еще Гамлет говорит, что каждый может дать выход себе простым кинжалом…

— Это не то! Насилие над телом — совсем другое… То, о чем говорит Борис, это — выход на свободу из тюрьмы, а кинжалом — это побег. Причем безнадежный: схватят и заточат непременно!

— Так, по-вашему, жизнь — это тюрьма? — Яша засмеялся.

— Еще какая! — серьезно возразил Мандров. — Каторжная, братец! И каждый — в одиночном заключении. В темнице тела своего… Но привыкаем, забываем, что есть воля на свете. Да есть ли она, думаем? Даже начинаем любить свою темницу… Помнишь у Байрона? «И в тюрьме своей вздохнул…» А ты разве подумывал о кинжале когда-нибудь?

— Нет, — Яша засмеялся, — вот уж чего не было, того не было!

— Да, ты здоровый, сильный, веселый… Красивый парень! Это как бы комфорт. К тюрьме с комфортом легче привыкать, крепче привязываешься к ней. По себе знаю! Обаяние комфорта преодолевается с трудом. Я замечаю, скучно тебе здесь?

— Терплю, — весело ответил Яша.

Мандров хотел что-то возразить, но только вздохнул и наклонился над тарелкой. Среди съехавшихся на съезд искателей истины большинство составляли англичане и американцы. Поэтому завтраки здесь подавали обильные: каша, яйца, поджаренная ветчина, большие кружки какао на молоке. Свежий горный воздух и бодрое настроение способствовали аппетиту.

— Бон ляпети-и! — нараспев ворковал, встречая входящих, метрдотель, любящий свою работу. Он порхал по тесному залу, оживляя трапезу, разыскивая взглядом недовольные гримаски, бросался туда, выяснял, утешал, исправлял, добивался улыбок и выражал своим видом совершенное счастье, когда это ему удавалось.

— Мо-оэн, мо-оэн, гут аппетит! — расшаркиваясь, встретил он у двери ту самую прелестную деву, о которой безнадежно вздыхал на прогулке Мандров. Все тот же неизбежный Питер Мариц в гетрах, бриджах и приталенном пиджаке следовал за ней.

Яша толкнул Мандрова ногой под столом. Тот вскинул взгляд и тотчас распрямил спину, торопливо отер салфеткой масленые губы, обмахнул бороду и усы. Глаза его округлились.

Зал был переполнен, и метрдотель, увидя соколиным взглядом своим свободные стулья возле их столика, уже вел к ним красавицу и ее обожженного тропическим солнцем спутника. Яша не без юмора следил за тем, как меняется выражение мандровского лица. Зеркало бы ему, зеркало! Такое искреннее, такое плотское восхищение красотой проявилось в его лице, глазах и особенно губах! Кто бы подумал, что минуту назад они мудро философствовали о смертной природе земного бытия и о вечном бессмертии духа! На то он, очевидно, и поэт, чтобы перед ликом красоты забывать и о смерти и о бессмертии. А девица была действительно красива, и вблизи еще лучше, чем издали. У Сонечки тоже были и этот неправдоподобно нежный румянец, и прозрачная сочность еще не тронутых губ, и белокурая пышность волос, но куда там ей до этого чуда… Мандров, назвавший ее немкой, ошибся. Она была из Голландии — Катарина ван Гуттен или что-то в этом роде. Впрочем, по-немецки она объяснялась свободно и бойко, ничуть не хуже «Питера Марица», оказавшегося чистокровным немцем. Они родились, выросли и жили на берегу одной и той же прекрасной реки, которая в Голландии зовется Ваалом, а в Германии — Рейном. Яша мысленно окрестил ее Лорелеей.

Немец назвал себя Дитрихом Эккардтом. Он был журналист, представлявший здесь влиятельную кёльнскую газету, а до того много путешествовал, особенно по Южной Азии, только что вернулся из поездки в индийские Гималаи. Этим и объяснялся его густой золотистый загар.

— Искали Шамбалу? — пошутил Мандров. — Но, увы, не нашли?

Эккардт улыбнулся вежливой, холодной улыбкой.

— Может быть, и нашел, — возразил он.

— Так почему же ваша газета не поведала об этом городу Кёльну и всему миру? — спросил Мандров и посмотрел на девушку.

Эккардт, продолжая улыбаться, покачал головой:

— О, газеты публикуют далеко не все сенсации, о которых знают газетчики. Если б мы печатали все! Но сквозь фильтры редакции проходят только те вести, которые нельзя удержать. Либо, минуя эти фильтры, то, что необходимо, выгодно или полезно. Но непременно такое, во что люди могли бы поверить. Видите, сколько условий ставит моя профессия?

Мандров наклонил голову, давая понять, что полностью удовлетворен ответом. Ему не терпелось поболтать с прелестной собеседницей. Яшу рассуждения журналиста взбудоражили. Хотелось побольше расспросить, разузнать про его работу. Такое часто бывает во сне, когда смотришь на отходящий поезд и спохватываешься вдруг, что это твой поезд.