Знак Водолея

Прибывшая на другой день после этого комиссия записала в заключении, что коллежский советник В. М. Крылов действовал быстро, разумно и организованно, что большего от него в этих трагических обстоятельствах требовать невозможно, винить же его в случившемся нельзя, поскольку прикомандированный к станции князь Цирхиладзев ему был не подчинен, а действовал на основании собственных решений. Кто-то, конечно, должен отвечать за то, что цистерна оказалась на полустанке, в месте для нее не предназначенном, но так как отвечать никому не хотелось, то в выводах комиссии об этом говорилось бегло и невнятно, как если бы эта злополучная цистерна сама собой выросла подобно деревцу.

Кто был несчастный в цистерне — выяснить за отсутствием праха тоже не удалось. Да особенно и не выясняли. К счастью, не Иван-стрелочник. Тот явился минут через двадцать после взрыва и с таким торжеством в пьяном взоре, как будто это он сам организовал — Цирхиладзев благодаря именно его наущению сунулся с фонарем в цистерну. Тело заброшенного в палисадник жандарма и останки Цирхиладзева — погон, левая рука с перстеньком и часть головы (стрелочник Иван принес и подсовывал еще какие-то сомнительные кости, но на одной из них была обнаружена собачья шерсть, и приношение отвергли) — были уложены в гробы и увезены в багажном вагоне для соответствующего погребения.

На полустанок прибыл новый жандармский офицер — любитель игры в винт. Пришлось приглашать партнеров — батюшку Ивана Беневолинского и управляющего здешним имением, отставного ротмистра Дубликатова — известного выпивоху. Пришлось втридорога закупать в вагонах-ресторанах соответствующий дорогой провиант. Ничего не поделаешь. Что бы там ни писала комиссия, а рыльце-то у Крылова было в пушку… Взрывоопасную цистерну по обнаружении следовало запереть на замок и опломбировать. А этого сделано не было? Не было! Вот то-то и оно!

Впрочем, окно заново остеклили, дверь навесили на новые петли, обломки убрали, разбитые вагоны увезли, память о Цирхиладзеве ушла куда-то в глубины. Только пьяный Иван орал что-то глупо-злорадное по вечерам да Олиференко зло косился на телеграфистку красным заплывшим глазом. И то недолго. На третье или четвертое утро после несчастья Крылов, зайдя в дежурку, застал их за тем, что телеграфистка тянулась через стол и обрывком ленты щекотала Олиференко за ухом, а тот, отвернувшись, жмурился и нагло улыбался довольный… У-у! Морда!

Так бы все и прошло, и быльем поросло, и забылось, перейдя в легенду, если б император Николай Второй не обладал, на беду Крылова (впрочем, на беду ли — это поздней выяснится), такой исключительной памятью на случайные мелочи.

Проезжая обратно, он вспомнил про жандармского офицера с преданным огненным глазом навыкате и справился о нем.

Услыша доклад о том, что тот геройски погиб при исполнении служебного долга на полустанке Свищево, Николай покачал головой и сказал строго:

— Вы хорошенько проверьте, пожалуйста, все обстоятельства этого печального события и проследите, будьте добры, чтобы виновные не ушли от наказания. — И добавил, пожимая плечами в полковничьих золотых погонах: — Странно! Почему-то несчастные случаи последнее время происходят именно с теми людьми, на которых мы могли бы рассчитывать!..

Поэтому вскоре после пасхи, как раз на радуницу, когда, по русскому православному обычаю, полагается поминать умерших, на Свищево нагрянула другая комиссия, во главе со статским советником Литвяго, которого, говорили железнодорожники, на Фонтанке специально держат на цепи и кормят сырым мясом!

Литвяго первым делом спросил:

— Пломба была?

Ах, не бы-ыло?.. Ну что же, это хорошо… Телеграммы посылали с просьбой убрать вагоны?.. Ну-у, голубчики! А по неисполнении сей просьбы в более высокие инстанции обращались? Нет? А был ли составлен акт об обнаружении не полностью выкачанного бензина? Тоже нет? Преступное небрежение к служебным обязанностям, халатность и упущения! А почему у фонаря на третьей стрелке треснувшее стекло? А почему такая безобразная, гнусная надпись на переезде? А отчего? А как?..

Словом, теперь уже тайный советник Петр Николаевич Думитрашко перед Крыловым поучительно пальцем не стучал, укоризны ему не выговаривал. Говорил с ним начальник дистанции по-приятельски, вздыхая и разводя руками. Выходило из его слов, что Крылову надо поскорее в отставку… И давай бог ноги! На пятом десятке лет без средств, без места, без надежды на место. И пенсия — тю-тю!

25

В 1907 году в Париже было две тысячи улиц. Если б растянуть их в длину, они далеко перешагнули бы границы Франции, достигая Вены или Мадрида. Тридцать с лишним красивейших в мире мостов и три десятка знаменитых площадей вплетались в эту большую мощеную дорогу, кружащую и петляющую у подножия высочайшего из сооружений Старого Света — ажурной стальной башни, всемирно признанного символа цивилизации, достигшей расцвета.