Знакомьтесь, литература! От Античности до Шекспира

«Как-то раз я подтерся бархатной полумаской одной из ваших притворных, то бишь придворных, дам и нашел, что это недурно, — прикосновение мягкой материи к заднепроходному отверстию доставило мне наслаждение неизъяснимое. В другой раз — шапочкой одной из помянутых дам, — ощущение было то же самое. Затем шейным платком. Затем атласными наушниками, но к ним, оказывается, была прицеплена уйма этих поганых золотых шариков, и они мне все седалище ободрали. Антонов огонь ему в зад, этому ювелиру, который их сделал, а заодно и придворной даме, которая их носила! Боль прошла только после того, как я подтерся шляпой пажа, украшенной перьями на швейцарский манер. Затем как-то раз я присел под кустик и подтерся мартовской кошкой, попавшейся мне под руку, но она мне расцарапала своими когтями всю промежность…».

И снова на пару страниц, пока не выясняется, что лучший способ подтирать зад — использовать живого гусенка. По случаю этих экспериментов и размышлений юный Гаргантюа читает отцу пару стихов собственного сочинения, которые для полноты впечатлений мы приведем полностью:

«Харкун, Писун, Пачкун!
Не раз
Ты клал,
А кал
Стекал
На нас.
Валяй,
Воняй,
Но знай:
В антоновом огне сгорает,
Кто жир
Из дыр
В сортир,
Не подтираясь, низвергает».

И еще рондо, созданное в полном соответствии с правилами жанра:

«Мой зад свой голос подает,
На зов природы отвечая.
Вокруг клубится вонь такая,
Что я зажал и нос, и рот.
О, пусть в сей нужник та придет,
Кого я жду, опорожняя
Мой зад!
Тогда я мочевой проход
Прочищу ей, от счастья тая;
Она ж, рукой меня лаская,
Перстом умелым подотрет
Мой зад»[128]

.

Образы испражнения и мочеиспускания встречаются в книге едва ли не в каждой главе и разрастаются до исполинских масштабов. Вот Гаргантюа является в Париж и, усевшись на башни собора Парижской Богоматери — он ведь великан! — обозревает окрестности и собравшихся поглазеть на него парижан:

«С этими словами он, посмеиваясь, отстегнул свой несравненный гульфик, извлек оттуда нечто и столь обильно оросил собравшихся, что двести шестьдесят тысяч четыреста восемнадцать человек утонули, не считая женщин и детей».

Не менее грандиозно мочится и его лошадь:

«Кобыле между тем припала охота помочиться, и столь обильным оказалось это мочеиспускание, что вскоре на семь миль кругом все было затоплено, моча же ее стекла к броду и так подняла в нем уровень воды, что вся шайка врагов, охваченная ужасом, потонула, за исключением очень немногих — тех, кто взял левей, по направлению к холмам».

Достается и случайным прохожим, оказавшимся рядом, когда Гаргантюа вдруг приспичило:

«И тут он пустил такую струю, что она преградила паломникам путь, и пришлось им перебираться через многоводный поток».

Впервые представленная во время ярмарочного карнавала на площади книга Рабле сама целиком вышла из народной карнавальной культуры, для которой обливание нечистотами было таким же неотъемлемым элементом, как тесное переплетение образов жизни и смерти, смешного и страшного[129]. Площадная стихия народного празднества принципиально отличалась от праздников официальных. Вот как говорит о последних великий отечественный ученый Михаил Бахтин: