Знакомьтесь, литература! От Античности до Шекспира

«Стою, где было дело, — где разила я.
Кричу — не отпираясь: вот убийца — я!
Покров на жертву, многоценный саван, ткань
Огромную, как невод, я накинула:
Ни бегства зверю, ни защиты в путах нет!
И дважды нанесла удар. И дважды стон
Издав протяжный, рухнул царь. И в третий раз
Взнеслась секира — в дар обетный спасу душ
И солнцу мертвых, Зевсу подземельных недр.
Так он, с хрипеньем, в красной луже отдал дух;
И вместе с жизнью, хлынув из гортани, столб
Горячей крови обдал мне лицо волной —
Столь сладостной, как теплый ливень сладостен
Набухшим почкам, алчущим расторгнуть плен…
Все кончено <…>
Из всех отрав, из всех проклятий он смесил
Семейный кубок. Ныне сам испил раствор.
Вот он лежит,
Супруг мой, Агамемнон, убиенный мной.
Рук женских дело! Я ль не рукодельница?
Он ведь дочь убил.
О ней не больше царь жалел, чем о любой
Овечке тонкорунной неоглядных стад.
Дитя мое, любимое из чад, что я
Рождала в муках, он заклал; ее ценой
Утешил бурю.
Мало ль над женой своей
Ругался, с Хрисеидами под Троею
Деля шатер?

Лежит с ним и последняяИз нежных пленниц, — ведьма, духовидица,
И в смерти неразлучная наложница,
Как на море, на жестком ложе палубном.
Обоим — по делам их! Лебединый плач
Колдунья пела — гибель и накликала.
Почий с любезным, коль пришла любовницей!».

В этой откровенной, страшной, торжествующей речи Клитемнестра вспоминает убитому мужу все: и наложниц в шатре военного лагеря, и привезенную в дом пленную красавицу-«ведьму» Кассандру, и главное — убитую дочь и семейные проклятия. Вступая в яростный спор с предводителем хора, она пытается оправдать себя, словно бы отстраняясь от содеянного и представляя себя лишь орудием рока, вновь озвучивая ведущую тему свободы человеческого выбора:

«Клитемнестра
Не мое это дело, хоть руки мои
Заносили топор.
Нет! злой дух родовой, доможил роковой,
Стародавний упырь — под чертами жены —
За Атрееву бойню, родительский грех,
Агамемнона в дар
Тем замученным отдал младенцам».

Но есть и другая, более очевидная и прозаическая причина убийства; она становится нам очевидной, когда на сцене появляется некто Эгисф, коварный любовник Клитемнестры, который готовится занять место Агамемнона на царском престоле. Его притязания не безосновательны: он единственный уцелевший из детей Фиеста, двоюродный брат Агамемнона, у которого к роду Атридов есть свои кровавые счеты. История вновь повторяется, ее действующие лица — убитые дети, неверные супруги — лишь меняются местами: Эгисф губит Агамемнона, соблазнив его жену, которая мстит мужу за убийство дочери.

«Эгисф
Я гибель эту строил. Справедлива месть!
Двенадцать чад погибло. Я ж, тринадцатый,
В те дни грудной младенец, ссылку отчую
Делил и на чужбине рос, доколь меня
Зов Правды дому не вернул — исполнить суд.
Стерег я из засады, в дебрях сети стлал,
рыл волчьи ямы зверю… Вот и в яме враг:
А я спокойно ныне умереть могу».

Дело едва не кончается бунтом: представляющий граждан хор возмущен захватом власти, а Эгисф не думает уступать. Противники хватаются за мечи, но их разнимает Клитемнестра, резонно увещевая Эгисфа:

«Их злословье — суесловье; лают на ветер они!
Мы же здесь — владыки, милый! Что положим, то закон

».