Знание — сила. Фантастика (2011-2015)

10.10.35/3030/VI.

⠀⠀ ⠀⠀

Второй пилот

Говорят, что анабиотику космопилоты сдают на втором курсе, а забывают на первом. Но общие положения Энн помнила неплохо. Глубокий холод в сочетании с индивидуально подобранной конфигурацией магнитного поля, воздействующего на активные точки организма, приостанавливает протекающие в нем естественные процессы. Таким образом старения практически не происходит. Однако существует вполне реальный риск потери сведений, хранящихся в памяти. Поэтому с определенными интервалами в мозг посылаются импульсы, вызывающие мгновенный всплеск его активности. При этом актуализируются наиболее эмоционально окрашенные переживания. Отсюда необходимость включить в устройство, управляющее анабиотическим комплексом, блок, отфильтровывающий все негативные эмоции и усиливающий эмоции положительные. Ну и так далее, до тактики вывода из анабиоза больших коллективов включительно.

Блок контроля знака эмоций действовал безупречно — Энн проснулась с никогда не покидавшим ее чувством, что жизнь устроена на удивление разумно, и все, что в ней происходит, — к счастью. Уютно устраиваясь в колыбели анабиоблока, она всегда засыпала с мыслью о том, что скоро проснется и увидит Рольсена, который склонится над ней, протянув руки. До сих пор такого никогда не случалось: он терпеливо ждал, пока Энн проснется, приведет себя в полный порядок и выйдет к нему уже вторым пилотом «Чивера-2923». Но усилители упорно держали этот образ как эмоциональную доминанту — и вот, надо же, дождались…

На радостях Энн проговорилась. Ей не положено было знать о его новом звании. Она грубейшим образом нарушила правила. Хотя, в сущности, что такого произошло? Ну да, она не смогла побороть искушения и прослушала спецкассету до разрешенного срока. Честно говоря, Энн уже и раньше пыталась сделать это, но программа, введенная в корабельный мозг на стартовой базе, не позволяла ее коммуникатору пропустить информацию, предваряемую сигналами высшей секретности. И только неделю назад, отправляясь на свои очередные полгода анабиотической ссылки, она вдруг обнаружила, что запрет снят. Стало быть, расчетное время эксперимента приближается и, быть может, на сей раз ей не придется дожидаться конца ана-сеанса. Эта мысль была такой радостной, что само сообщение почти не взволновало ее. Конечно, Главный был, как всегда на высоте, да только к ней все это имело косвенное отношение: голограмма предназначалась для первого пилота и представляла собой копию имеющейся у него — на тот случай, если с ним что-то произойдет. Но, слава Эйнштейну, с командором Рольсеном ничего не случилось. Командор! Вот это она услышала от Главного с особым удовольствием. Что же касается поисков «Чивера», то после того последнего разговора с Главным накануне полета, Энн догадывалась о чем-то подобном. Уж если говорить о том, что ее действительно поразило, так это информация о «Чивере», точнее, о его экипаже: среди прочих в нем оказался и однофамилец Игоря… забавно, что имел в виду Главный? И что скажет по этому поводу Рольсен? Вот только как сообщить ему, что она прослушала спецкассету…

Порой Энн казалось, что она знает о Рольсене все, но иной раз одним словом или поступком он рушил все ее представления. Та же его мальчишеская страсть к собиранию номерных знаков звездолетов, например. Невинное увлечение, даже с оттенком ведомственного патриотизма, поскольку он собирал только «Чиверов» разных лет выпуска, тоннажа, типа и назначения. Как и ко всему, чем он занимался, Рольсен относился к своему коллекционированию предельно серьезно, хотя делал вид, что и оно для него тоже не более, чем забава. Но как-то Энн совершенно случайно наблюдала, как он менялся какими-то значками с юнцом-первокурсни-ком, и ей пришла в голову мысль, что она видит Рольсена первый раз в жизни. Его мягкая улыбка, которая, наверное и покорила ее, куда-то исчезла. Серо-голубые глаза стали стальными, жесткие складки легли вокруг губ. Лопоухий мальчишка поплелся к своей казарме, а Рольсен остался с трофеем в руках. Глаза его вновь поголубели, неизменная улыбка вернулась восвояси, но Энн долго помнилось то странное выражение на его лице. С другой стороны, он легко и просто расставался с вещами — вот и теперь, улетая, не задумываясь оставил все свои пожитки малознакомому астронавигатору, с которым и виделся-то всего раз-другой.

Боб — так она называла его про себя — не был ни злым, ни упрямым, его не в меру разросшиеся борода и усы скрывали мягкость характера. Порой он долго не находил в себе сил принять самые простые житейские решения, а в то же время ему случалось совершать иной раз неожиданные необычные поступки, которые, впрочем, всеми воспринимались с улыбкой как маленькие причуды человека одаренного и увлекающегося и вместе с тем сердечного и простого.