Читаем Золото для индустриализации. Торгсин полностью

Несмотря на незначительные размеры, импорт играл огромную роль в создании привлекательности Торгсина для советских покупателей. Импорт придавал торгсиновскому ассортименту видимость валютной особости и ореол элитности. Для государства же продажа импортных товаров была способом заработать, она носила ярко выраженный спекулятивный характер. Цены продажи импортных товаров в Торгсине в 1932 году превышали закупочные цены импорта в полтора раза, в 1934–1935 годах – в два-три раза, а в голодном 1933 году – в пять раз! По плану 1936 года Торгсин должен был продавать импортные готовые изделия почти в три раза дороже их закупочной цены[736]. По отдельным импортным товарам превышение цен продажи в магазинах Торгсина над ценами их закупки было существенно выше этих усредненных показателей[737]. Польские береты, столь модные в 1935 году, Торгсин продавал в шесть раз дороже цены импорта. По причине монопольно высоких цен на импортные товары в Торгсине их доля в общей сумме его продаж оказалась весомой – более 15 % (табл. 19).

В повседневной жизни первой половины 1930-х годов были и периоды относительного благополучия, были и трагические годы массового мора. Отразился ли голод на ассортименте импортных закупок Торгсина? Из тех скудных данных, что удалось найти об импорте 1931 года, можно заключить, что Торгсин в то время закупал за границей в основном промтовары элитного (в понимании того времени) спроса, безделицы благополучной жизни: велосипеды, швейные машины, иглы, маникюрные приборы, зонты и трости, принадлежности для живописи, пенсне[738]. С массовым приходом в Торгсин советского потребителя и голодом в торгсиновском импорте появилось больше продовольственных товаров, но их ассортимент не свидетельствовал о трагедии. Человек, не знающий, что происходило в то время в СССР, по спискам товаров, которые Торгсин купил за границей в 1932–1933 годах, не догадался бы, что миллионы людей умирали от голода. В импорте 1932 года около 70 % составляли промышленные товары, в том числе импортные лыжи и пьексы[739], обувь, трикотаж, шерстяные ткани. С наступлением массового голода товаром главного спроса в Торгсине стала мука, его магазины работали с перебоями, директора умоляли Правление усилить поставки. Импортный план Торгсина на 1933 год был значительным – 10 млн рублей[740], но муки в нем не было. СССР в то время сам заваливал западный рынок зерном, а из круп в импортном плане предполагались лишь незначительные закупки риса. В плане 1933 года импорт продовольствия, в основном мяса и животных жиров, составлял всего лишь 16 %. Больше половины (55 %) импортных средств должно было пойти на закупки текстильных товаров – тканей, трикотажа, галантереи, остальное – на импорт обуви, кож, а также всякой всячины – патефонов, фотоаппаратов, часов, пишущих машинок, американских авто[741].

Структура торгсиновского импорта 1932–1933 годов свидетельствует, что он не имел цели облегчить продовольственный кризис в стране. Продукты главного спроса того времени – муку, крупу, растительное масло – Торгсин не покупал за границей, а брал из внутренних скудных источников снабжения за счет оголения пайковой и государственной коммерческой торговли. В феврале 1933 года, например, председатель СНК и СТО СССР Молотов телеграммой санкционировал выдачу муки, крупы и риса для Торгсина из местных фондов снабжения и запасов командного резерва[742]. Правительство недоснабжало одних, чтобы использовать эти товары для выкачивания валюты у других. То продовольствие, что Торгсин импортировал в голодные годы, было крохами для голодавшей страны. Так, в 1933 году планировали закупить 425 тонн масла, 1000 ящиков яиц, 300 тонн сыра, 1000 тонн свинины, 500 тонн говядины[743] – ничтожное количество для страны с населением в 160 млн человек[744]. Более того, комиссия ЦКК и НК РКИ, которая проверяла Торгсин весной 1933 года, потребовала умерить его импортные аппетиты. Обвинив Торгсин в том, что тот продает отечественные продукты по бросовым ценам, что ширпотреб на его складах лежит без движения, а хищения достигли колоссальных размеров, комиссия потребовала снизить импорт с 10 млн до 2 млн рублей, из них 500 тыс. рублей следовало потратить на закупку промышленных товаров[745]. В результате вмешательства «свыше» план импорта был значительно урезан.

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное