Золото и сталь

– Нет еще. – Бинна вытянула тонкие листки из корсажа. – Прочла, но сжечь не успела. Я, увы, не разобрала ничего в этой вашей экономике. Только и поняла, что плацценские сплетни. Он странно пишет – о Линаре, о каком-то экзамене, которого не было, но Линар его помнит…

– Пустое, душа моя. – Князь взял из рук жены бумаги, пролистнул напоследок. – Это наш с ним секретный язык. Простите нам эту вольность – мальчишки всегда мальчишки, даже если им давно перевалило за полтинник.

Он поднёс полупрозрачную, трепещущую бумагу к пламени свечи – и листы скорчились, завернулись локонами, осыпались на пол белым пеплом, разлетелись белым дымом. Князь затоптал пепел – чтоб ненароком не поджечь и эту свою тюрьму.

«Забавно, что покойник Шетарди оказался прав. Линар – старый болтун, он выпил лишнего в салоне у Пепы и на ухо нашептал мне и про ваш экзамен, и про то, как он ненавидит с тех пор вашу светлость. А вы-то щадили мою невинность… Но я не в обиде, почтенный патрон, я выиграл у старого болтуна достаточно, чтобы продолжать мой путь без препятствий и более ничего не просить у вас на дорогу. Разве что напрасно ваша светлость когда-то сжалились над моим целомудрием – что бы там ни было, я всегда сохраню вам верность, что бы ваша светлость ни делала – я всегда останусь у ваших ног».

Письма скорчились, умерли, растоптаны – но кое-что задержится в памяти, не уйдёт, не захочет…

Бледное лето сорокового, в горьком смоге лесных пожаров, в горьком угаре последней охоты…

– Мои ребятишки сняли копию с записочки посла Шетарди, – хвалится Волли Плаццен, – и, как всегда, там гадость. «Герцог, предчувствуя приближающуюся немощь, надеялся передать альковную часть своей службы саксонцу Линару. Его светлость тогда просчитался – граф Линар предпочёл сей галантной повинности амур с юной принцессой и тотчас был изгнан. Сейчас же министр Волынский сам добросердечно предлагает герцогу свою персону для подобной замены, и даже предпринимает некоторые шаги, казалось бы, благодарите и радуйтесь, ваша светлость! Но услугам министра не рады, с апреля он в крепости, и, по слухам, приговор ему уже написан – смертный приговор».

– Шетарди всегда был, мягко говоря, неумён. Сравнить болонку Линара – и конквистадора Волынского…

– И, наверное, он всё врет про Линара, – предполагает Плаццен ложно-невинно.

– А знаешь, нет, не врёт. Я хотел было, чтобы Линар подменял меня иногда. Именно так, как пишет посол – на галантном поле. Граф держал передо мною экзамен, в задних комнатах манежа – и постыдно его провалил. Он был отставлен, я бросил мечтать о преемнике, а Линар принялся понтировать с маленькой принцессой – далее ты знаешь, и все знают. Конфуз, скандал, позор. А Шетарди – дурак.

Плаццен делается красен при упоминании о несчастном экзамене. Кусает губу, рвёт манжет… Для него, ледышки, именно это – отчего-то больно.

– Я пошутил, Волли. Никакого экзамена не было и быть не могло – я слишком дорожу своим выгодным местом. Что ты принёс мне из крепости? От бывшего моего клиента…

– Князь Волынский просит передать, – Волли делает паузу и потом продолжает, явно цитируя: – «Как русские говорят – «чёрт-чёрт, поиграй да и отдай». Пора прекратить этот балаган, мой превосходный патрон. Вы знаете, что, окажись я на эшафоте – мне хватит пороху выкрикнуть вашу грязную тайну и с эшафота. Мене, текел, фарес. Балтазар – так ведь звали ту вашу лошадь?» – И Волли спрашивает, склоняясь: – Папа, эта тарабарщина что-нибудь значит или он свихнулся от пыток? Папа, что с вами?

Что с вами? Да всё…

– Балтазар… Поистине – мене, текел, фарес. Всё кончено, отсчитано и измерено – и нет мне спасения…

– Папа, вы иногда совсем как ребёнок. То дразнитесь, то рыдаете… Это лёгкая загадка, поверьте – и отгадка у вас в руках. Приговор написан, так что ж – впишите в него ещё один пункт. – Плаццен бережно, батистовым нежным платком стирает с глаз его трусливо бегущие слезы, и мир проступает как бы заново, но всё ещё – как в тумане.

– Какой же пункт, Волли?