Золото и сталь

– Ты всегда высоко ценил меня, Анисим, полагая, что я понимаю твои экономические теории так же легко, как и ты сам. Я слишком неразвит для этого, мой бедный разумный друг. Конечно, из былых наших с тобою бесед и я кое-что понял. О государстве-хищнике, железной машине, косящей головы, способной как губить малых сих, так и защищать. Я отныне стою очень близко к хищнику, мой Анисим Семёныч. И я в силах подтолкнуть к нему поближе – и тебя. Ты сам доложишь её величеству о своих проектах.

Маслов беззвучно выдохнул, изумлённо глядя на Бюрена распахнутыми глазами:

– Ваша милость, я не смел и желать…

– Ты верил в меня, когда я был никем – ты разглядел во мне равного. Я не равен тебе, увы, даже сейчас – я неразумен и невежествен. Но ты любишь меня, и тебе одному я верю бесконечно. Я вознесу тебя на своих плечах – так высоко, как смогу.

Конечно, Бюрен всё же собирался потом пробежать глазами то, что в папке, его прожекты. Вдруг там полнейшая глупость или ересь…

Маслов же после его прочувствованной речи сперва растерялся, но потом прижал руку к груди и проговорил с достоинством:

– Клянусь, что не обману высокое доверие вашей милости. Моя монетная реформа прославит и вас, моего высокого покровителя, как персону мудрую и желающую добра своей новой родине. Спасибо, что сделали меня остриём своей шпаги.

Как высокопарно… Бюрену снова стало жаль, что прежний друг больше уж не видит в нем друга, лишь высокого покровителя. Но так уж поворачивает нас судьба, как звёзды на небесном куполе, сегодня ты в зените, завтра я, что тут поделаешь?

– Я по-прежнему твой друг, Анисим, – сказал Бюрен как можно теплее, – и помощник со всеми твоими проектами. Я верю, что они у тебя хороши, они и не могут быть дурными, ведь ты умница.

– Вы знаете, – поправил его Маслов, – знаете почти всё, что знаю я. Потому я и прошу о помощи вас – ведь вы один понимаете то, что желаю я делать.

– Увы, – рассмеялся Бюрен, – ты высоко меня оценил. Я понимаю тебя – дай бог, наполовину. Не математик, не экономист, всего лишь приказчик и конторщик. Вот – я.

Он подошёл к пузатому инкрустированному бюро и выдвинул несколько ящичков – внутри расставлены были по алфавиту карточки с именами просителей. На каждой карточке кратко изложена была просьба к хозяйке, которую наёмник-галант пообещал передать. Записей с положенными галанту за услугу суммами на карточках не было – но Бюрен помнил их и так.

– Вот – я, – повторил он не без горечи, – вот и мой недавний графский титул, и цена земли Вартенберг в Силезии. У графа Лёвольды – своя Дворцовая контора, на которой он наживается, а у меня – видишь, вот такая.

Он стоял, положив руку на раскрытый ящик, и с тоской глядел в глубину деревянного чрева, на фаворитскую свою картотеку. Маслов приблизился и осторожно накрыл его руку своей.

– Можно делать добро и так, Яган. Вы же всё равно – помогаете. И этим людям, и многим другим, которым мои реформы когда-нибудь сделают жизнь чуть полегче…

Бюрен обнял его за плечи.

– Ты представишь её величеству свой проект. Сам представишь, я лишь приведу тебя и останусь стоять в стороне. Провал ли, успех – разделим потом на двоих. Я делаю тебя остриём собственной шпаги, – он улыбнулся, цитируя, – и обещаю не покидать и защищать тебя, что бы ни было.

Бинна все пальцы истыкала себе иглой, от злости. Старший и первый Лёвенвольд нагло прошёл в покои её величества, как к себе, и торчал там уж два часа, а Бинну на это время изгнали в бюренские покои.

У Бюрена в приёмной сидели Липман, пришедший в урочный час за процентами, и Маслов со своей монетной реформой – и оба надеялись на протекцию. А до следующего пункта монаршего расписания, до камерной пьесы «Перелезание через забор» оставался всего-то час, можно было и не успеть…

– Так долго… что можно делать – так долго? – Бинна даже запачкала кровью из пальца свою канву.

– Не то, что вы думаете, всего лишь вопросы престолонаследия, – отвечал осведомлённый Бюрен, – а то, что вы подумали, он прекрасно успевает ночью. Господину Карлу Густаву поручено отыскать в Европе жениха для малютки Анны, матушкиной племянницы. Сейчас граф как раз изучает её портреты – выбирает посимпатичнее, чтобы взять с собою в дорогу, для будущих претендентов.

Бинна почти зарычала – так ей захотелось тоже подбирать портреты, она считала, что вполне к подобной теме готова.

Плаццена в покоях не было, хотя только что, вот минуту назад, он был здесь, на глазах. Значит, хладнокровный юноша отправился потайными путями в разведку, к «Лёвольдам». А нужен он был – там, где обсуждали престолонаследие, за ширмой в царицыных покоях. Не торчать же там самому…

Бюрен поймал себя на том, что его так и тянет пройти в очередной раз потайной дорогой, за шпалерами, позади зеркал – хотя и не господское это дело. Он отодвинул гобелен, там, где был вход, и, пригнув голову, шагнул – прежде, чем даже сам успел себе это позволить. Не направо, не к царице – налево. Коридор, анфиладка, поворот, поворот, звёздное небо продырявленной гобеленной изнанки, и за нею – Плаццен, на мысочках, глазом приникший к прорехе…