Золото и сталь

– Ступай к муттер, – беззвучно приказал ему Бюрен, приблизясь.

– Там уже есть… – Плаццен повернулся и округлил глаза.

– Иди-иди. – Бюрен подтолкнул его, и гобелен, кажется, шевельнулся. Попались или нет? Плаццен бочком разминулся с хозяином и быстро убежал. Бюрен заглянул в глазок – на что с таким увлечением смотрел его разведчик?

Удивительное дело – Рене сидел за ломберным столиком, но не с картами, а с раскрытой бухгалтерской книгой, из которой в отчаянии рвал он листы. Сам Рене был в тонких очочках и с пером в руке, и белый парик его был уже порядочно замазан чернилами. И брабантские манжеты, и кукольные пальцы…Даже если бы из-за шпалеры выпал труп – Рене не заметил бы, так поглощён был своей писаниной.

Плохо делать прежде, чем думаешь.

– Что там у тебя? – Бюрен вышел из-за гобелена и уже стоял, с любопытством изучая записи в диковинной книге – прежде, чем в голове своей разрешил себе идти.

– Откуда ты взялся? – Рене поднял на него измученные глаза. – Ах, ну да… – Он понимающе поглядел на шпалеру. И не удивился – ни капли.

– Ты знаешь про этот ход?

– Конечно, знаю, я же гофмаршал. – Рене пожал плечами и поднял очки на лоб. – Вот ты расписываешь дворцовые закупки – помоги мне, а не то мне садиться в яму после очередного моего спектакля. Я ничего не понимаю…

Бюрен повернул к себе книгу – такие же глупые записи, как делал когда-то его бывший патрон Бестужев. Примитивная бухгалтерия… Триумф экономического невежества…

– Это царица даёт, это – жид, и у жида проценты… – попробовал пояснить Рене.

– Да я понял. – Бюрен взял у него перо, почти из его причёски, обмакнул в чернила и начертал на полях зловещие виселицы бухгалтерских проводок. – Вот твои проценты, вот актёры, вот бутафоры, вот башмачница Варвара, вот фейерверки…

– Ты что, рисуешь, как меня повесят? – забавно перепугался Рене.

– Нет, это всего лишь экономические счета, – успокоил Бюрен, – ты в минусе, но не в большом. Всего на тридцать рублей. – Он обвел итог в кружочек.

Проворованная, проигранная, растраченная рана в финансовой росписи затянулась, словно зашитая умницей-хирургом.

– Фу! – рассмеялся Рене, разом светлея. – Муттер мне простит. Ты мой бог из машины, Эрик. А что ты хотел?

Бюрен и не знал, что он хотел. То есть знал, но не имел мужества сказать это вслух. Рене смотрел на него со своего места, изнизу вверх, с насмешливым любопытством.

– Вот и мне пришла пора, как тому моему концертмейстеру, смотреть снизу вверх – на свою невозможную любовь, – сказал он вдруг.

– Почему? – не понял Бюрен.

– Потому что тебе уже не нужен влиятельный столичный покровитель. Ты справляешься сам, и я отставлен… – Рене говорил с прежней своей задиристой злостью, но теперь Бюрен знал – это всего лишь отчаяние.

– Дурак. – Бюрен зачем-то нарисовал на полях гроссбуха сердце, насквозь пронзённое стрелою. – Видишь, я же здесь…

Как будто фонарик зажёгся у Рене внутри, и даже глаза его вдруг вспыхнули сами собою, как у кота… Он задумался на мгновение, словно решал в уме математическую задачу.

– Ты у муттер в плену, как турчанка в гареме. Она тебя от себя не отпускает… Но через четыре дня, утром, у неё урок менуэта – и на целых два часа. Она не решится нелепо скакать при тебе, как танцующая корова, я-то её знаю. Так что вот. – Рене стремительно черкнул что-то на полях, оторвал по краю свою записку и отдал Бюрену. – Не проспи. Пожалуйста. Иначе я умру в этих банях, утоплюсь в купели, как Нарцисс. И иди, иди, иди уже отсюда…

Бюрен взял листок, поцеловал перепачканную чернилами руку – тот самый его перстень, госпожи Тофана – и пошел было прочь, к потайному коридору.

– Эрик! – окликнул его Рене.

Бюрен обернулся.

– Не приходи вот так больше, – попросил Рене, неожиданно жалобно, и кивком указал на шпалеру. – Никогда. Хорошо?

– Вы молодчина, что двигаете моего Маслова, – говорил надменно и покровительственно генерал-прокурор Ягужинский. Обер-прокурор Маслов был его подчиненным, де-факто – экономист-аудитор всего многолетнего петровского и послепетровского безобразия. – Анисим – золотая голова, и монетную реформу он ко времени испёк, и прожекты сочиняет, для людишек полезные.

Генерал-прокурор был у Бюрена в гостях, но говорил он свысока и голову заносил высоко – как будто глядел на хозяина дома сверху вниз. Как будто это Бюрен был у него в гостях и ещё сто рублей ему должен. И это ещё считалось, что прокурор в духе… Ягужинский всё никак не мог позабыть прежней своей вседозволенности и по старой памяти всем подряд дерзил и грубил, не глядя на чин.

Её величество находила Пашечку Ягужинского забавным и милым и всё ему прощала – и за его лояльность, и за его матёрость, ведь прокурор был как древний ящер, или бриллиант (вроде Рене), доставшийся ей от прежних правителей, и оттого бесценный. И он же был хозяином того, второго, русского неудачника-Габриэля, побитого Долгорукими, выходит, в истории генерал-прокурора числился даже подвиг на благо нынешней власти.